Дивизия стояла НАСМЕРТЬ — ч.2 | 09:31 |
И еще один день
... Заканчивался еще один день. 817 полк понес тяжелые потери. Причиной было то, что он занял окопы 229-й дивизии, а они были пристреляны противником в прошедших боях. Но смена частей произошла ночью, и оборудовать новые позиции не было времени.
Выбыли из строя командир полка, комбат-2 и комбат-3, много офицеров. Командование принял на себя комбат-1 — капитан Мартынов. Связи с дивизией не было: и полковая, и батальонные рации разбиты. Значит, до приказа нужно держаться. Разведчики доносили: кругом немцы. Можно было отступить в направлении деревни Вельмино, но посланные туда разведчики доложили: их встретили автоматные очереди. Гитлеровцы били издалека и не могли причинить особого вреда. Да они, видимо, и не рассчитывали на убойную силу автоматов. Для них было важно треском, шумом вызвать у наших солдат растерянность, cтpax. А впереди, слева и сзади все гудело и гудело. Гудериановская механизированная сила продолжала свою работу. До утра еще можно продержаться, но утром враг постарается доканать. Еще раз проверили: да, и слева, и справа фашистские войска. По шуму слышно, как немецкие танки урчат и в тылу. Значит полк в кольце? Ночью немцы не посмеют действовать. А утро ничего хорошего не сулило. Сначала появится «рама» — разведчик, потом взрывы артиллерийских снарядов, грохот ползущих танков, стрекот мотоциклистов. Боепри-пасы на исходе. И раненных много... Мартынов вызвал лейтенантов Хабаренко, Виноградова, Яхновского, Хохлова, Козина, двух Быстровых Александров — Михайловича и Ивановича, политруков Мамонтова, Самсонова. Все они бывшие взводные, теперь командовали батальонами и ротами. Собрал как бы на военный совет. — Надо признать, что мы окружены, — начал было лейтенант Хохлов. — Отставить про окружение, — негромко проговорил Мартынов. — Забудьте это понятие. Окружение — один из видов боя. К сожалению, до войны нас не учили такому виду. И плохо делали — себе во вред. Учиться будем теперь, сейчас, оказавшись в отрыве от главных сил. — Капитан, говоря эти слова, забивал их, как гвозди в сердца подчиненных. — Разрешите обратиться? — поднялся политрук второго батальона Самсонов. — Отступать нельзя. На ваших глазах днем в наш тыл прорвались немецкие танки. Слышите, даже сейчас не выключают моторов. Ни с левым, ни с правым флангами связи нет. — Почему нет? Есть связь! — раздался вдруг хриплый голос. К ящику, на котором стояла самодельная лампа из артиллерийской гильзы, подошел тяжелой походкой в грязной и мокрой плащ-палатке офицер. Мартынов узнал заместителя начальника штаба дивизии майора Федоренко Тимофея Степановича.  Солдаты немецкой 112-й пехотной дивизии за осмотром подбитого танка Т-34 в деревне Вельмино Узловского района (подпись на обороте: Welminowa) — Вот так! — просиял он и, встав с ящика, порывисто обнял и поцеловал Федоренко. Спасибо, майор, снял ты с нас небывалую тяжесть. — Вот тебе приказ, капитан, — майор достал из планшетки пакет. — И, пожалуйста, санитара. --Он начал стаскивать гимнастерку, почерневшую на левом боку от крови. — Неподалеку от вас какая-то шальная ужалила, а лошадь наповал. Прочитав приказ, капитан сложил его вдвое и положил в нагрудный карман гимнастерки. — Теперь обстановка проясняется. Товарищи командиры, прошу достать карты. Двадцатилетний санитар Леня Беломин подошел к майору: — Давайте я посмотрю вас. — Он протер рану ватой, смоченной в водке. — Касательное ранение. Повезло вам. — Затем наложил вокруг два индивидуальных пакета. — Спасибо, юный медбрат! — болезненно улыбнулся майор. — А теперь давайте все поближе к карте. — Он сел на место капитана и достал карандаш. — Смотрите сюда. — Федоренко нацелился им в одну из точек. — Это Богородицк. — Здесь Донской, дальше — Сталиногорск. Нашли? — Так точно! — Одним батальоном необходимо перекрыть дорогу Богородицк — Донской, вот в этом районе, — и он очертил деревни Крутой Верх, Егорьевское, Смородино — Без приказа не отводить. Ясно? — Понятно. — Два батальона выдвинуть в сторону горняцкого поселка, имея на правом фланге позиции 813 полка в районе деревень Васильевка, Каменка и железнодорожного переезда магистрали Ряжск — Узловая — Тула. Его части будут прикрывать Сталиногорск. Противник, перерезав железную дорогу Богородицк — Узловая, сейчас стремится взять Донской и Сталиногорск. Со взятием этих городов, он выйдет на оперативный простор и двинется, не имея перед собой больше никаких укрепленных рубежей, одним флангом — на Венев, другим — на Михайлов. Тоже понятно? — Так точно! — Тогда... читайте, капитан, приказ. Приказ повторял то же самое, что сказал майор, но для выполнения его требовалось начать действия немедленно, что и было сделано. Второму и третьему батальонам, сведенным вместе под командованием старшего лейтенанта Балло Василия Михайловича, предписывалось, оставив взвод прикрытия, начать отход в сторону поселка шахт №№ 23-24 и закрепиться на опушке леса. В середине поставить обоз с ранеными, число которых превысило двести человек. Постараться отправить их в Донской, где развернуты два полевых госпиталя.  Донской. Немецкая аэрофотосъёмка. Буквой Е обозначены угольные шахты Первому батальону через час выступить в направлении д. Вельминка, если есть возможность, обойти её: нет — выбить немцев и к утру быть на рубеже Егорьевское — Крутой Верх. Обязательно закопаться в землю. Командование поручить лейтенанту Хабаренко Василию Лукичу. Когда командиры разошлись, Федоренко спросил у Мартынова: — Сколько в первом батальоне бойцов? — Батальона нет, майор. Остатки его сведены в роту. В роте сто восемьдесят человек, способных выполнять свой солдатский долг... — Да-а, война... — Что придадите сейчас роте? Ведь ей нужно дать время, чтобы зарыться в землю. — К рассвету выдвинем вперед батарею «сорокопяток», взвод минометов. — Как с пулеметами? — Шесть. — Негусто, конечно. — И две танкетки. — Вопросы есть? — спросил майор Федоренко. Вопросы, конечно были. Неужто роте сегодня окажется под силу то, что за два дня не смог сделать полк и батальон? К тому же, солдаты двое суток без отдыха, они даже не отогрелись как следует. Да и немцы держат ухо востро! Они постараются сбить этот немногочисленный заслон своим бронированным кулаком. И вместо того, чтобы задать вопрос, капитан Мартынов сказал: — Устали все. Да и кто не устал? — Помолчал и добавил: — Нет у меня вопросов, товарищ майор. Федоренко пристально посмотрел на него: — Трудно придется, Мартынов. Говорю об этом прямо. Нужно продержаться до завтрашнего вечера. Но пусть это останется между нами. Ты меня понял? Капитан действительно понял смысл его слов. Батальону, то есть роте, придется сражаться в одиночку, до последнего. И никто из бойцов не должен знать, что рассчитывать на помощь не придется до самого конца. И он сказал, как давно решенное: — Я остаюсь с ротой... Майор подошел, крепко сжал его руки. — Я доложу в штаб дивизии. А сейчас двинусь с твоими солдатами в 813-й полк. Там будет мой командный пункт. Пришлю рацию, а пока держи связь конными нарочными. Договорились? Стихи Миши Тимошечкина
Помните, в начале повествования я писал, что числившийся погибшим при обороне Донского сержант Леонид Никитович Родионов, командир орудия, оказался жив, был в этом году в Москве, получил награду — орден Боевого Красного Знамени, — нашедшую его спустя 44 года. В ответ на мое письмо он прислал две толстые тетрадки с воспоминаниями, на основании которых и написана следующая глава.Как я и просил, он рассказал о бое 20 ноября 1941 года под деревней Родинка, которая находится за Подлесным поселком неподалеку от 26 и 44-й шахт. Это был его первый и последний бой, в котором он уничтожил 4 вражеских танка, (убитых гитлеровцев никто не подсчитывал), был трижды ранен и подобран санитарами соседнего 813 полка. Рассказал и о своих товарищах — земляках-артиллеристах, погибших в том бою. Но начал письмо со стихов, которые меня буквально потрясли. Я дал телеграмму: «Кто автор?» и он ответил: «Наш полковой поэт, бывший в том бою, наводчик Миша Тимошечкин». Вот эти стихи: Были это все живые люди.
Страшно читать эти строки. А чего стоят еще такие слова:Отойти не пожелав назад, В новеньких шинелях у орудий Мужики убитые лежат. Взяли их с уборочной в солдаты, Впрок и дня не вышло отдохнуть. Неуклюжи чуть и мешковаты, Будто перед кем-то виноваты. Шли они от сельсоветов в путь. Жуткие осенние недели. Враг у Подмосковных деревень. У орудий серые шинели. Начинали новый трудодень. Потонула даль в дыму и гуде. Враг отброшен. Отошел назад. В новеньких шинелях у орудий Пахари убитые лежат... «Новые — с иголочки — шинели… Теплая пропитывает кровь...» Эти слова такой силы, что кажется, у человека в последнюю минуту перед гибелью прокручивается в сознании вся молодая, короткая (по двадцать—двадцать два года) жизнь. Погибли, защищая нас и все грядущее, мужики, солдаты, пахари, женихи. Их жизнь, не успевшая начаться как следует, была оборвана войной. А как много всего их ждало! Дождалась только память. Вечная память... «... Мы, вернувшиеся, оставшиеся в живых, иначе, по-другому ценим сегодняшнюю жизнь, ее нетленную красоту, — пишет Леонид Никитович Родионов. — Так бы ее ценили, будь в живых, и мои товарищи-артиллеристы: командир батареи Аркадий Чазов, наводчики Андрей Баллов, Лука Елкин, Саша Нейман, Митя Колпашников, Василий Калинин и мой односельчанин Артем Булавка, совершивший, по-моему, сверхчеловеческий подвиг и при последних минутах своей жизни, выполнивший свой солдатский долг...» Подвиг артиллеристов
К рассвету 20 ноября огневая позиция батарея была оборудована. Орудия расположились метрах в десяти друг друга. Были отрыты ровики для укрытия расчётов, ниши для снарядов. Перед батареей, выдвинувшись вперед, окопался взвод стрелков лейтенанта Михаила Маринова с пятью противотанковыми ружьями. Перед ними, в полукилометре, стояло несколько стогов то ли необмолоченного хлеба, то ли уже соломы. И сзади батареи, в десятках метров, находился один стог. Под ним устроились телефонисты Иван Спирин и Алексей Тупицын. В длинном ровике, насколько можно, вжимаясь в стены, сидели с торопливой ненасытностью куря толстые цигарки, стрелки Александр Савин, Семен Бахтуров, Чугуев, Евдокимов, Литвяков в извоженных глиной шинелях. Здесь же были не успевшие уйти к лошадям ездовые Гамаюнов и Никишин. Газета «Красная Звезда» №282 от 30 ноября 1941 года На горизонте появилась немецкая «рама». Самолет летел со стороны оставленных ночью позиций. Летел прямо на батарею на высоте 150-200 метров. И на подлете с него понеслись пулеметные струи. После его пролёта оказалось несколько раненных, загорелся омет соломы. Это уже ни к чему. Это ориентир для врагов. Самолет покружился над еще не окопавшимся батальоном капитана Мартынова и, построчив для порядка, повернул вправо, улетая назад. — Все! — сказал сержант Алексей Нехорошев. — Теперь жди «гостей» посолидней. Командир батареи старший лейтенант Аркадий Чазов спрыгнул в неприютно мелкий и узкий окопчик, куда из-под горящего стога соломы перебрались связисты. Телефонист Тупицын сидел, пригнув голову к аппарату, придерживая одной рукой трубку, привязанную к голове тесемочкой. — Связь с комбатом есть? Дай трубку, Тупицын! — Есть, товарищ старший лейтенант. Только никто... — и в это время над бруствером, где окопался взвод Жаринова, пронесся надрывный крик: — Та-а-а-нки! Чазов выглянул из окопчика. Солнце еще не взошло, стоял промозглый туман. На возвышенности, перед балкой, затянутой сизой дымной пеленой, смешались, двигались, меняя свои очертания, какие-то квадраты. Острота ощущения пришла в следующую минуту — сквозь пепельную мглу, из затененной низины, вдруг глухо накатило дрожащим низким гулом, вибрацией моторов и яснее выступили очертания этих квадратов, соединенных в косо вытянутый треугольник. — К орудиям! — крикнул Чазов, внезапно звенящим голосом, который самому показался непреклонно страшным, неумолимым для себя и других. — К бою! — Товарищ старший лейтенант, — чуть ли не шепотом произнес Тупицын. — На проводе комбат. Чазов выхватил трубку: — Я у аппарата! — Чазов, танки прямо! Пока двенадцать. Орудия к бою! После самолета потери есть? Слышишь, Чазов? — Пока не могу сказать. — К бою, Чазов, к бою! — Понял, капитан! Везде из ровиков вынырнули, зашевелились над брустверами головы. Выхватывая панораму, первым выбрался на огневую позицию расчет орудия сержанта Андрея Баллова. Через несколько минут у всех орудий’ копошились солдаты. Срывали чехлы с казенников, раскрывали в нишах ящики со снарядами, тащили их ближе к станинам. — Командир, фугасные готовить? — крикнул кто-то запыхавшимся голосом. — Отставить фугасные. Готовь бронебойные. Только бронебойные! Танки были ещё далеко — около двух километров. И вдруг сбоку ударила вражеская артиллерия. Ударила прицельно и по наводке «рамы», и ориентируясь на дым горящего стога соломы. Расчеты бросились в укрытия. Снаряды рвались впереди, сзади, над окопами и орудиями. Визжали осколки. Все застлало дымом. Ветра не было — дым стеной завис перед батареей. — К орудиям! — снова закричал Чазов, и сам побежал к одному из них. Здесь был расчет, сержанта Луки Елкина: Берестов, Курагин, Жилин, Немулла Равилов. Они облепили станины, казенник орудия, крепко притиснув к груди, к коленям снаряды. Во всем чувствовалась какая-то незащищенность до первого выстрела и вместе с тем сжатая до предела готовность к первой команде, как к судьбе, которая надвигалась одинаково на них вместе с катящимся по полю танковым гулом. — Почему не стреляют танки? — нервно крикнул Елкин. — Почему молчат? А Чазов крикнул: — Не торопиться! Начинать огонь только на постоянном прицеле. Слышите, на постоянном! Уже все пространство слева от горящих скирдов, густо заполненное дымом, наполнялось железным лязгом и скрежетом, заметно было медленное покачивание танковых орудий. — Командир! — крикнул от дальнего орудия Илья Поновеевский — Уже девятьсот метров. — Что же это мы, командир? — А мне танков не видно, ответно закричал сержант Инишев. Мне дым застит. «Еще, еще метров двести», — убеждал себя Чазов. Но кто-то не выдержал: справа, на батарее, зарницей и грохотом рванула пушка. Трасса снаряда скользнула над полем и вошла, угаснув в мерцание впереди. Это открыло огонь орудие Саши Неймана. И тотчас же трескучим эхом лопнул ответный танковый снаряд. За ним текучую мглу раскололи красные скачки огня: несколько танков повернули свои башни в сторону выстрелившего орудия, и оно исчезло в огненно-черном кипении разрывов. — Товарищ командир, никак весь расчет накрыло? — раздался чей-то крик. «Зачем, ну зачем он так рано открыл огонь?» — зло подумал Чазов, увидев после рассеявшегося дыма, перевернутую пушку и лежащих под бруствером солдат. И тут же услышал свой, отдавшийся в ушах, голос: — По танкам, справа… наводить в головной... прицел двенадцать... бронебойным... — он понимал, что уже не выдержал дистанции, но теперь ему не дано времени ждать, и он выдохнул последнее слово команды: — Огонь! В уши жаркой болью рванулись волны выстрелов. Воздух загремел, разбиваясь, скручиваясь и дробясь. Бронебойные снаряды выносились и растворялись во встречных рывках огня: ответно били фашистские танки.  Газета «Известия» №287 от 5 декабря 1941 года Старший лейтенант слышал беглые выстрелы своих орудий и не слышал близких разрывов вражеских снарядов. Только когда горячая волна хлестнула в лицо, он пригнулся и нижним зрением увидел: две воронки, чернея, дымились в двух метрах от щита орудия сержанта Дмитрия Шишмярина. Сам командир и его расчёт неподвижно лежали в разных позах. Только наводчик Ефим Разворюхов, не имевший права оставить прицеп, стоял на коленях перед щитом, странно потираясь виском о наглазник панорамы, а его руки, точно онемев, сжимали механизмы наводки. Он воспаленным глазом озирал лежащий расчет, немо кричал, спрашивал о чем-то взглядом. Чазов понял, что наводчик остался один. Он взмахом руки позвал выглянувшего из окопа солдата. Им оказался Нурихан Нурусланов. Тот подполз. — Будешь подавать снаряды, — прокричал ему, а сам выскочил из окопчика, сгибаясь, пробежал несколько метров, упал на колени возле орудия и затормошил за плечо Разворюхина: — Ефим, слышь Ефим! Наводить сможешь? — Тряся головой, тот выдавил: — Могу, я могу... Уши заложило. Громче команду подавай, команду громче. — Нурусланов подтащил ящик со снарядами. Чазов огляделся: шевелились только у орудий Родионова, Колпашникова, Калинина и Инишева. «Значит три расчета погибли...» Танки уже миновали балку. Они отчетливо вырисовывались на фоне горевших скирдов и приближались к огневым позициям уцелевших орудий, поливая все свинцом пулеметов, всплесками снарядов. Но четыре из них, там вдали, чадили пламенем. Он видел, как у орудий мелькали над казенниками снаряды, как чьи-то руки рвали назад рукоятки затворов, чьи-то тела с мычанием, со стонами наваливались на станины в минуты отката после выстрелов. — Три снаряда! Беглый огонь! Нурусланов, стоя на коленях возле Разворюхова, не отрывавшего взгляда от прицела, держа в руках наготове снаряд, повторил команду, и Чазов увидел: передний танк, рассекая башней дым, вдруг с ходу неуклюже, словно натолкнувшись на | что-то своей покатой грудью, стал разворачиваться на месте. — Под гусеницу! — с изумлением и радостью выкрикнул Нурусланов. — Товарищ командир, гусеница полетела... — Четыре снаряда. Беглый! — командовал, уже встав во весь рост, Чазов. Танк сделал слепой рывок вперед и в сторону, дергаясь, встал перед орудием наискось. Разворюхов на одном дыхании один за другим всадил в него два снаряда. Через минуту из-за вспыхнувшего танка выдвинулся другой. Старший лейтенант не успел отдать команду: танковый выстрел громом рванул землю перед орудием. Когда он подполз к нему, в угарной пороховой мути не сразу рассмотрел окровавленные, вперемешку с копотью, аспидно-черные лица погибших солдат... Следующий снаряд ударил в лоб щита и перевернул пушку. Боковым зрением Чазов увидел, как расчет Дмитрия Калашникова мгновенно развернув свое орудие, двумя выстрелами подряд сотряс, толкнул танк в бок, и пышный фонтан взрыва встал над ним. Услышал далекий вскрик: — Танки слева! Прорвались... Да, три танка в полукилометре слева надвигались на окопы, где лежали бойцы капитана Мартынова. В сплошной орудийный грохот деревянно-сухо вплетались слабые щелчки противотанковых ружей из пехотных траншей. Повалил густой снег. Уцелевшие расчеты Калинина, Колпашникова и Родионова, выдыхая ругательства, плечами, телами наваливались на колеса, щиты, изо всех сил дергали, передвигали станины, пытаясь развернуть орудия на сорок пять градусов.  Фрагмент реальной немецкой оперативной карты Чазов бежал по недорытому окопу к молчавшим орудиям, еще не зная, что он может сделать. А три танка, свободно покачиваясь, шли мимо батареи, подставив бока. Заметив суетившихся артиллеристов, их длинные стволы повернулись и — раз, и другой, и третий! — выплюнули по снаряду. Разрывы перед окопами орудий отбросили рев моторов, над головами понеслись трассы пулеметных пуль. Несколько из них впились в тело старшего лейтенанта Чазова. По инерции он пробежал два-три метра и упал. Упал недалеко от пушки Колпашникова и уже замутненным взглядом запомнил две дымящиеся воронки, бугры тел между станинами, среди стрелянных гильз. Расчет лежал в неестественных, придавленных позах. Меловые лица с чернотой щетины, растопыренные грязные пальцы рук, ноги поджаты под живот, плечи съежены. Но кто-то был жив: слышались стоны... Сквозь угасающее сознание услышал два пушечных выстрела. Это успели развернуть свои орудия Василий Калинин и Леонид Родионов. Стреляли почти в упор, без промаха. В первом танке рванули снаряды. Второй танк стоял неподалеку от взорвавшегося, развернув влево полуотбитый, опущенный ствол орудия, из которого извивающимися струйками вытекал мазутный дым. Третий развернулся на расчет Калинина и на ходу выпустил три снаряда. Один из них разорвался сзади орудия и два артиллериста со снарядами, не добежав до него, упали лицом вперед. Калинин послал навстречу врагу два снаряда, но оба с перелетом. ... У Родионова выскочило крепление из-под станины. Орудие завалилось на бок. Солдаты лихорадочно подставляли плечи, и кто-то заталкивал под него снарядный ящик. Сам Леонид поспешно вращал маховиками механизмов, направляя ствол орудия на надвигающийся танк. А старший лейтенант Аркадий Чазов был еще жив. Последним усилием он приподнялся на дрожащих руках, увидел, что под бруствером у посеченного осколками колеса орудии Колпашникова копошилось чьё-то тело. Потом медленно поднялось от земли окровавленное лицо Дмитрия с почти белыми, незрячими глазами. Одна рука в судороге цеплялась за колено, вливаясь ногтями в резину. Видимо, Колпашников пытался встать, подтянуть свое тело к орудию и не мог: пальцы срывались, но, выгибая грудь, он вновь и вновь хватался за колесо и бессвязно, беспамятно слабым голосом кричал: — Уйди, шалава! Стрелять надо! Я еще живой, уйди... Жить, стрелять буду! Сильное его тело было, как бы переломлено в пояснице, что-то красное текло из правого бока! Он был в той горячке раненного, в том состоянии беспамятства, которое обманчиво отделяло его от смерти... ... Родионов не успел на несколько секунд. Танковый снаряд подбросил вверх пушку Колпашникова, и она опустилась на тело сержанта... В следующее мгновение, когда Артем Булавка загнал заряд в казённик, Родионов припал к прицелу и сам себе скомандовав: «Огонь!», точно послал его. Не медля ни минуты, он ударил вторым и третьим. В небе поднялся смерч пламени и дыма. Как в горячей темноте, Леонид Родионов опустился на колени. Его била, нервная дрожь. Так продолжалось несколько минут. Затем поднял голову с прояснившимся взглядом: над позициями батареи стояла тишина, висели хлопья дыма. Нет, они не висели, они двигались от горевших танков на окопы батальона Мартынова. Командир орудийного расчета все выше поднимал голову, лицо его становилось все более осмысленным. Он посмотрел влево, вправо, вперед и назад, будто стараясь понять, что произошло, почему тишина? Безмолствовали разбитые орудия, молчали горевшие коробки танков. И он понял: «Всё!.. Здесь все кончилось... Остался один». Открыв глаза, Леонид через секунду сразу же зажмурил их — так ослепило солнце. «Ну вот, — подумал он, — опять проспал на рыбалку. — И опять достанется от бати!» Родионов вновь раскрыл ресницы: солнце, по его понятию, только что поднималось над горизонтом, а в действительности шло на закат. — «Нет, — подумал парень, — нужно вставать». — И он по привычке рывком поднял голову и закричал от боли. Закричал и все вспомнил. Не на сеновале лежал сейчас Леха Родионов, а на растаявшей земле. И не на рыбалку ему нужно было сейчас, а к орудию, что стояло метрах в двух. Опираясь двумя руками, приподнял туловище — резкая боль обозначилась в правой стороне груди. Склонив голову, скосил глаза: точно, на шинели кровь. Пошевелил плечами — больно, но встать можно. И только шевельнул ногами, снова вскрикнул: огнем загорелась левая нога. — Тудыт твою розтудыт, — покачал головой сержант, увидев и на брючине кровь. Оглянулся, чтобы позвать кого-нибудь на помощь, и вдруг почувствовал такую слабость, что чуть было не откинулся назад, но превозмог себя. Глянул влево: пушки Ёлкина и Неймана перевернуты. Ребята лежат в разных позах, не шевелятся. Посмотрел вправо: такая же картина. Позвал слабым голосом Колпашникова и Калинина: — Митя, Вася! — но не получил ответа. В метре от него лежал командир батареи Аркадий Чазов, видимо, бежал на правый фланг. Уже осмысленным взглядом Родионов посмотрел вперед. В десятке метров горело жнивье. А метрах в ста, напротив его орудия, дымились три танка. И, как он вспомнил сейчас, подбитые. И слева, и справа дымились. Он насчитал восемь. Это работа ребят, лежащих сейчас у своих покореженных орудий. Там, всего в полукилометре, маячили фигуры вражеских солдат. Там же виднелись пять или шесть танков. Немцы передвигались свободно, видимо, считая батарею разбитой, уничтоженной. Сержант Родионов с криком и стоном перевалился на правый бок, приподнял голову. Прямо перед ним, обнявши лоток, лежал Сергей Конорев. А у небольшой кучки ящиков, закинув голову навзничь, сидел Артем Булавка и с усилием пытался приподнять густые, беловатые брови. — «Жив!» — с радостью и облегчением подумал Леонид, и по его впалым щекам потекла струйка слезинок. — Жив, Артёмка? — позвал его раз, второй, третий. Тот не откликнулся, не пошевелился. Тогда Родион, чуть не крича от боли, подхватил винтовку, подполз к нему и ужаснулся: левая рука, начисто оторванная разрывом мины, лежала рядом, будто опытный костоправ выдернул её из ключицы. Сняв с винтовки ремень, сержант жгутом стянул ему артерию возле предплечья. От большой потери крови Булавка был без сознания. Сидя рядом с ним, Леонид перевязал себе грудь, потом закатал штанину. Осколок длиной со спичечный коробок разорвал икру и торчал на выходе. Закрыв глаза, он выдернул его и застонал от боли. Дав крови обмыть рану, наложил индивидуальный пакет. Вытирая обильный холодный пот, огляделся еще раз. Снарядов оставалось только два в лотке, на котором лежал Конарев. Нужно во чтобы то ни стало добраться к своим, которые отошли за лесок к шахтерскому поселку (бывший поселок шахты №№ 23-24 — А. М.). Но уйти нельзя: и потому что нужно задержать танки немцев, и потому что оставались еще два снаряда. Значит, если посчастливится, останутся два танка. Надежда была только на Артема. Но, глядя на него, Родионов понял: не жилец на этом свете его друг. Они из одной деревни — Стогур. И дома рядом, и работали вместе. Здоровый, рослый парень, Артем. Его с детства ни одна болезнь не брала. Девки его любили, охотник был еще тот, и умом не обижен. Леонид Родионов посмотрел в просвет между колесами пушки и не увидел, а скорее, почувствовал там, вдалеке, какое-то движение. — Зашевелились, гады. А снарядов только два. Эти снаряды были особенно дороги Родионову, потому что были последними. Он решил стрелять только наверняка, видя врага в лицо. «Один за друга, другой — за себя. Ну, а дальше что?» — пронеслось в голове. С тоской оглянулся назад. Вот он лесок — всего ничего. Хоть бы кто показался на минутку. Неужели отошли далеко? Эта мысль была такой мучительной, что Родионову трудно было оставаться с ней один на один, и он обернулся к раненому, потряс его: — Артем, — сказал сержант, — друг, встань! Ну, тебе только лесок пересечь. Ты только пошевелись, а там поползешь! Стрелять ты не можешь, с рукой у тебя, а донесение доставь: так, мол, и так, орудие исправное требуются снаряды. Но боец лежал без движения, и тело у него было вытянуто, как у мертвеца. — Артюш! — продолжал Родионов, — послушай, встань! Рано нам с тобой умирать. Сначала перебьем этих гадов, а потом сам увидишь, как жить захочется. Он опять посмотрел вперед и увидел, что танки, разделившись на две группы, двинулись одна — в сторону Крутого Верха, где был первый батальон 817 полка, другая — в сторону Васильевки или Каменки, там позиция 813-го полка.  Газета «Известия» №293 от 12 декабря 1941 года «Это ничего не значит, — подумал сержант. — Могут появиться новые. Мне позицию оставлять нельзя, раз есть еще два снаряда». — Артемка! — продолжал уговаривать он друга. — Ведь мы ж с тобой бойцы. Ну, ранили тебя, без одной руки жить можно, дед-то Мокей живет, а ты все-таки встань. Покажи этой погани, что ты — сибиряк! Разве не кипит у тебя сердце? Что ты лежишь, как мертвец? И то, что это возможно, что это уже произошло так поразило Родионова, что он ухом приник к груди Артема. А вдруг и впрямь умер? Но сердце хоть и билось слабо, было живо. — Я слышу тебя, слышу! — обрадовался Леонид. — А теперь ты меня послушай: встань, перебори боль. Сам обессиливший, артиллерист видел, как в тумане, что продолжали ползти фашистские танки, втягиваясь в низинку. Хриплый гул их моторов подавлял сейчас все шумы дня. А Артем лежал, и только жилка неровно билась на виске. Но вот он застонал и дернул безруким плечом. Леонид потуже стянул на нем жгут. Кровь только чуть сочилась из раны, будто она уже вся вытекла, а застывшая вокруг него земля стала теплой и липкой. Артем слышал: «Вставай!» — голос командира и земляка очень уж издалека и не мог встать. Глаза его были открыты. Что виделось им? Может быть, небольшой дом в своей деревне, плетень, весь заросший кустами малины. Или девичье лицо и косы, мягкие, как льняная кудель, и румяные, податливые девичьи губы, круглые, чуть припухшие, как со сна. И слышал: «Вставай! — но не мог оторваться от своего сладостного видения. А на горизонте, в полукилометре, появилась новая группа танков, которая тоже стала вползать в низину. Не выдержало сердце артиллериста — пополз он к орудию, потянул за собой снаряд. Зарядил, прицелился и, когда последний готовился скрыться в лощине, выстрелил. Снаряд угодил в гусеницу. Танк повернулся всем корпусом и стал, задымив. Родионов загнал в ствол последний снаряд. — Ты смотри, что делается! — кричал он. — Они прут мимо нас, а стрелять нечем. Встань, Артем! Толи от выстрела орудия, толи от голоса, сержанта, но свершилось чудо: Артем Булавка повернулся на бок, потом встал на колени. Так он стоял минуты две, пока к нему не подполз изумленный Родионов. Потом уперся уцелевшей рукой в землю и... поднялся. Долго раскачивался. А в это время Леонид торопливо засунул ему в сапог сложенный вчетверо листок папиросной бумаги, который берег на цигарку. — Артюша! — прошептал он, — ты ползи. Но Артем не слышал. Он пошел, выпрямившись во весь свой большой рост. Шел, пошатываясь, сплевывая сквозь зубы кровавую слюну. И от этого на застывшей земле, словно зацветали алые цветы. Он вступил на лесную тропинку, голый лес вздымался перед ним буграми, качался перед ним, будто и впрямь Артем был пьяным. — Не дойдет, — шептал Родионов, подползая к орудию с единственным снарядом, потому что на него двигался вражеский танк. Он оглядывался назад на друга. Шагал Артем, качаясь на развинченных ногах. — Не дойдет, — шептал сержант и в упор, с пятидесяти метров, расстрелял фашистскую машину... А Артем Булавка шёл. Он шёл по лесной тропинке и ни о чём не думал. Его ноги сами поднимались и опускались. Чувствовал ли он боль, никто не знает. Это был уже не он, и тот, кто был уже не он, все-таки шёл. Он, наверное, даже не думал, дойдет или нет. Мне почему-то, подумалось, что у него в голове была в те минуты, какая-то большая и прекрасная мысль, она переполняла его грудь и проливалась слезами. Они лились по щекам Артема, по заострившемуся подбородку. И лицо его становилось яснее, спокойнее: может, слезы смывали всю боль, всю усталость, которые накопились в его теле.  Узловая, Каменка, Сталиногорск. Немецкая аэрофотосъёмка Он просто шел. Над его головой переплетались черные от дождя и холода ветви. Один из последних листочков опустился на его пилотку. Он даже не заметил, как лес кончился, как к нему подошли два красноармейца, и только, когда они подхватили его, он понял, что дошел. Тогда он наклонился и, по-прежнему сплевывая липкую слюну, вынул из-за голенища, вчетверо сложенное донесение. В нем было только три слова: «Давайте снарядов. Родионов». (Я потом разыскал это донесение среди тысяч других документов 239-й стрелковой дивизии. Написано оно, действительно, на папиросной бумаге, но чем? Листок размером 8 на 5 сантиметров. Как раз на махорочную закрутку. Мы измерили этот листок в архиве. И написаны те слова были сухим стебельком какой-то травы. Не чернилами — кровью воина). Доставая это донесение, Артем Булавка наклонился, а вот разогнуться уже не смог и бессильно упал, уткнувшись лицом в землю. И осенняя трава, порыжевшая от дождей, приняла его большое тело в свои объятия, приласкала свое родимое дитё. Он жил еще несколько минут. Бойцы видели, как еще осмысленно глядели его серые глаза, как шевелились губы, запекшиеся в крови, стараясь выговорить какое-то слово... Какое же? Оно, наверное, было здесь, но Артем не мог его вспомнить. В последние минуты, он, вероятно, слышал, как рядом журчал небольшой ручеек. Оно было так — это слово, но Артем не мог поймать его. Он слышал, как ветер шуршал в вершинах деревьев, слово было там, как шепот, а Артем не мог разобрать его — угасал мозг, угасало сознание. Он уже, наверное, отчаялся, потому что остался один уголок, где он не искал. Этот уголок — его сердце. И тогда последним усилием Артем поднял свою единственную руку и широкой ладонью накрыл его. И сердце его последними толчками-ударами, выбило по буквам телеграфным языком азбуки Морзе: Р-О-Д-И-Н-А! Так умер боец орудийного расчета 817-го стрелкового полка 289-й стрелковой дивизии Булавка Артем Гаврилович, 1918 года рождения... Но он дошёл. И это была его победа, потому что на другой стороне леса командир погибшего орудийного расчета сержант Леонид Родионов в эти минуты доставленными снарядами сдерживал напор гитлеровских танков, которые рвались к Донскому... Из оперативной сводки
22-е ноября 1941 г. 239-я стрелковая дивизия 21-го ноября вела бой па рубеже: Хрущево — Малая Россошка — Дубовка — Высоцкое — Большое Полунино — Вельмино — Смородино.ШТАБА 50-Й АРМИИ О БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЯХ ВОЙСК 22-го ноября, в результате прорыва танков и пехоты противника в Узловой, дивизия отошла на рубеж: Урванка — Сталиногорск-1-й — станция Бобрик-Донской — Смородино. 125-й танковый полк к 11 часам 22-го ноября находился в деревне Каменка. Штаб дивизии находился на Бобрик-Горе. 22-го ноября уничтожено 11 танков. Захвачены трофеи. ... Положение 41-А кавалерийской дивизии: 172 кав. полк обороняет д. Каменку, 170-й — Смородино, высоту 202,2, 168-й полк — д. Люторичи. ...4-я кавдивизия убыла на пополнение... Нач. штаба 50-й армии Аргунов. Военком, батальонный комиссар Нарышкин. Начоперотдела полковник Почема. (ЦАМО. ф. 208, оп. 2511, д. 183, л. 29-31. Копия с подлинника).  Фрагмент реальной отчётной карты. Операция под Узловой. Источник - Общественно-политическая газета г. Донской Тульской обл. «Донская газета» ноябрь-декабрь 1985 г. (№№132 (8286) - 155 (8309)) Использованы фото: архивных газет «Известия» и «Красная звезда» книги «Armored Bears: The German 3rd Panzer Division in World War II» Сайта «Сталиногорск 1941» Дивизия стояла НАСМЕРТЬ — ч.1 Дивизия стояла НАСМЕРТЬ — ч.3 | |
| Категория: История родных мест | Просмотров: 2080 | Добавил: foxrecord | Рейтинг: 5.0/1 | | |
| Всего комментариев: 1 | ||
| ||
