Беседа 8 сентября 2012 г. На фронте. Второе ранение.

- Владимир Митрофанович, прошлый раз Вы остановились на том, что рассказали о своём первом ранении. Расскажите, пожалуйста, дальше - о втором и третьем ранении.
- Серёжа, я в книге там кое-что написал, конечно…
- Но мне бы хотелось дополнить тот Ваш рассказ какими-то подробностями, какими-то бытовыми вещами.
- Дело в том, что из госпиталя меня вытурили недолечившимся.
- Это как так случилось?
- А случилось очень просто. Это какая-то безумная, безудержная любовь к чтению, а госпиталь есть госпиталь - дисциплина и порядок… Свет включаю, ведь настольных ламп не было сверху, - включаю и читаю. Раз замечание, два, три, пять, десять. Наконец, терпение лопнуло и меня выписывают. Выписали, - а у меня ещё повязка на голове, ещё рана не зажила, - а выписали в батальон выздоравливающих.
- Это уже второе ранение было?
- Нет, первое, я хочу перейти к причинам… Батальон выздоравливающих. Что это за явление такое было? Это такая часть, где, наверное, по теперешнему выражению, происходила реабилитация. То есть человек из госпиталя переходил на первую ступеньку следующей службы в армии. Там проходили обязательные учения. Ну что учили? – материальную часть. Это, значит, винтовку опять разбирать-собирать с открытыми и закрытыми глазами, автоматы; уставы, которые уже давно всем надоели… Но, однако, у многих, кто служил в какой-то стрелковой части, были винтовки, которые они знали, кажется, в совершенстве, а из автомата ни разу не стреляли, а может и в руках не держали.
- Они же не сразу появились на вооружении.
- Да, значит, их теперь учили. Автоматов-то у нас было два: ППД и ППШ. Дальше, ручной пулемёт и станковый пулемёт - вот это объекты изучения. Строевой подготовки никакой не было, потому что многие были хромые, у кого-то руки ещё не зажили и т. д.
- Ну, а лечить - лечили? Долечивали? Или здесь уже лечения никакого не было?
- Нет, если у кому ещё нужна была перевязка - перевязку делали. А чем лечить? Чем лечили-то? Это теперь можно лечиться всякими таблетками, а тогда мы даже совсем и не знали, что таблетки существуют. Ну и вот, пока санитар вёл меня из госпиталя в этот батальон выздоравливающих, а это порядочное было расстояние, я настолько устал с непривычки, что у меня даже заболела голова. В общем, меня туда пихнули, сказали в какой я роте, в какой комнате должен лежать, показали кровать, и я лёг.
- А где это было?
- В Ленинграде, в самом Ленинграде. Там я поужинал, утром позавтракал и на другой день залёг опять на кровать. Лежу, голова у меня забинтована, читать мне нечего, книг никаких нет. Заходит командир роты, лейтенант: «А Вы почему лежите?» Я говорю: «Я плохо себя чувствую, вот у меня еще и голова…» - «Раз Вас выписали в батальон выздоравливающих, Вы должны выполнять наш режим дня и распорядок! Вам надо заниматься, ходить на занятия». Я говорю: «Мне там нечего делать». Он разозлился: «Так, пойдём!» Заводит меня в одну комнату и - винтовку в руки: «Соберите и разберите!» - Собрал. - «Так, ладно, хорошо». Ведёт к автомату. Автоматы ППШ и ППД, разбирались по-разному. Сначала у нас были ППД, а потом ППД заменили у нас на ППШ - они более совершенны. «Так, пойдём дальше». А там - ручной пулемёт. Я и ручной пулемёт разобрал-собрал… А до станкового пулемёта не дошёл. «Ну, хорошо, я разрешаю Вам пока лежать». И я лежал. И, видимо, начали мы все выздоравливать, через какое-то время с меня сняли повязку. А тут - предмайские дни, и командование Ленинградским фронтом, обком партии решили провести демонстрацию.
- Уточним: это май 43-го года.

- А к этому времени реформа 43-го года, когда погоны ввели, звёзды, уже прошла?
- Это всё ввели ещё до моего ранения, это всё у меня уже было. А тут, значит, уже новая летняя форма, новое летнее обмундирование. И приостановили: парада не будет, демонстрации не будет, а обмундирование осталось. Из батальона выздоравливающих меня отправили на распредпункт, то есть в резерв, резерв армейский. Там лежу на нарах. Заходит капитан и вдруг задаёт вопрос: «Чертёжники есть?» А я же в техникуме учился, знал черчение… Я с нар в голос ему: «Так точно!» - «Слезай! Так, где? как? почему?» - А ведь я из техникума, образование – ну, чуть ли не профессор, по тем временам. Воевали-то, в основном, кто: деревня, солдаты, крестьяне; рабочих тогда было меньше и многие рабочие не воевали, работать надо было, оружие выпускать…
- На них распространялась бронь, надо было уголь добывать, сталь варить. А кадровой армии уже не было.
- Ну да. На этом распредпункте было очень много народу, и капитан мне сказал: «Вот пройдите по всем казармам и сагитируйте солдат в сапёрный батальон. Нужны плотники, столяры».
- Кто умеет с деревом работать.
- Да. Я – законопослушный: прошёл, записал. Надо было записать тридцать человек, я их -тридцать человек - и записал. В основном, пожилые люди, - молодёжь в возрасте, в каком тогда были мы, трудовых навыков до войны ещё не получила. И, когда почти стемнело, собрал капитан всю эту команду, нас посадили на грузовик и повезли. Привези – на кирпичный завод, на реке Ижорке. Он не работал, конечно, а печи остались – печи для обжига кирпича. Всех ссадили, а меня берёт с собой начальник штаба батальона.
Он приводит меня в землянку, нет, не в землянку - это же на кирпичном заводе, в печи, - приводит меня на командный пункт. Там сидит тоже капитан – командир батальона, ещё какой-то офицер, а также солдат или сержант, который у них в обслуге, - ординарец. Меня посадили, начальник штаба знакомит: «Вот, чертёжника нашёл». - «Ну, хорошо, очень хорошо». - Достаёт этот ординарец флягу и разливает, в том числе и мне.
- Это они решили таким образом проверить Ваши навыки?
- Поздравить с появлением в новой части. Они осмотрели моё новое обмундирование …
- А у них старое еще было?
- Да, они ж на войне, никто не обмундировывал. Значит, выпили, чего-то закусили. Звучит приказ: «Старшина, отведите товарища туда-то, туда-то». Приводят меня в эту печку, никого нет, какие-то нары: «Вот тебе место». И я один в этой печке, на этих нарах (там валялся какой-то тюфяк) и на этом тюфяке заснул сном младенца. Утром просыпаюсь - никто меня не будит, - вышел, разделся и остался только в нижней рубашке, чтоб не помять свою новую красивую гимнастёрку. Речка Ижорка. Спустился к этой речке, снял нижнюю рубашку, вымылся хорошо… Мостик такой, и за мостиком - домик стоит; какая-то женщина на крыльце: «Ваша фамилия вот такая-то?» - Я говорю: «Да». - Что же Вы так долго спите, на Вас расход оставили!» - А по-армейски расход – это, значит, порция моей еды, её в резерве оставили. - «Так что, оденетесь – приходите!»
- Как говорится, уж будьте любезны!
- Да, да, да! Пошёл и думаю: «Как же такое получается: я никому не нужен!» Пришёл, поел: довольно солидная порция рисовой каши с американской колбасой, хлеба кусок, чай. Заправился – нормально! По сравнению с батальоном выздоравливающих, кормёжка получше. Ну и что? – пошёл знакомиться с окрестностями. И вот там я повстречал командира взвода Шакирова, который проводил занятия с мужиками, которых я сагитировал, по изучению мин противотанковых, противопехотных. Я заинтересовался, встал в сторонке, а он меня заметил и говорит: «А вы что там в стороне стоите? Подходите ближе». Так я первый раз познакомился с этими самыми минами, которые под его руководством заряжал и разряжал. Причём, упражнялся не на учебных минах, а на настоящих, на боевых! Он меня и спрашивает: «А не боишься взорваться?» - «А чего мне бояться? Вы же рядом со мной, если я взорвусь, то и Вы взорвётесь».
- Логично!
- Он закончил заниматься и увёл свой взвод, а я остался и стал ходить. Вот там я и увидел Говорова, сына командующего фронтом, он был командиром взвода 122-мм пушек. Я на него посмотрел, потом они стрелять начали, еще чего-то делать. Пообедал. Никто меня никуда не просит, никто меня никуда не зовёт. Служба – я прямо порадовался: попал чёрт-те знает куда, может я никому и не нужен, может я так и прокантуюсь до конца войны! Только пообедал, думаю: « Пойду-ка я похожу». Находился! Все окрестности обошёл! День был прекрасный - это было 1-е мая 43-го года, праздник для меня настоящий. Только собрался полежать, - почему бы не полежать, солдат спит – служба идёт! - бежит какой-то солдат: «Тебя срочно в штаб!» Всё, начинается служба. Прихожу в штаб, а там сидит какой-то лейтенант и говорит: «Так, отправляйтесь на продсклад, получайте сухой паёк на себя и командира взвода, затем на оружейный склад, получите оружие и - в распоряжение лейтенанта Шакирова». Того лейтенанта, который меня учил минировать. И вот, вместо того, чтобы быть чертёжником, каковым меня и хотели сделать, даже сто граммов налили, я оказался в роте минёров во взводе этого лейтенанта.
- Совсем другая квалификация.

- Ну, да! И мы с ним пробыли там несколько дней, изучали передний край и намечали схему минных полей. Передний край - это передние траншеи, нейтральная зона и дальше - немец. Зимние мины были белого цвета. Их минировали под снег: раз - и всё. А тут весна, эти белые мины надо менять на зелёные. Было бы хорошо, если бы не было войны: взял бы эти белые мины да и собрал все в кучу. А то ведь война: там воронка, там бомба, там снаряд, там мина попала, там ещё что-то, поэтому они все вот так перепутаны; в нейтральной зоне заряженные мины присыпаны землёй, всяким мусором, короче говоря, – ходить там надо очень осторожно. Мало того, что такое нейтральная зона? Это участок, который, может быть, неоднократно переходил из рук в руки, то есть: мы выбивали немцев, потом они нас снова выбивали. Поэтому там - ну чего только нет!
- И своего, и чужого…
- И своего, и чужого. Дальше: там, где лес, все деревья до половины, а где и ниже, обломаны, а их верхушки валяются. Их снова там било, трепало, щепки, мусор, хаос. 46-ая стрелковая дивизия занимала 17 км. линии обороны. И вот, мы с ним эти 17 км досконально изучили - как, где, что - и поставили ориентиры. Когда приходили в новый полк, знакомились с полковым начальством, шли в батальон - знакомились с начальством батальона, и, поэтому, в общем-то, знали всех командиров батальона. Три полка - это девять комбатов. Мы с ними познакомились, и они, скорее советом, помогали, хотя по штату и наставлениям положено, чтобы сапёров обязательно сопровождала охрана. Нам некогда следить за противником, нам надо делать своё дело. Но никого в охрану нам не давали, и мы ходили с ним вдвоём. А потом на какой-то день пришли сапёры – взвод, а меня назначил к ним разведчиком. То есть идёт первый человек, один, определяет направление, за ним идут другие, раскладывают мины… Там мы минировали в пять-шесть рядов противопехотными минами: сначала идёт ряд от противника, отставая немножко, -следующий ряд, отставая немножко, - следующий ряд и так – до последнего. Так делали для того, чтобы в случае чего из первого ряда сапёру можно было выйти по свободной земле. Прошло три дня и нашу роту поселили не в этих печках, а в землянках на Октябрьской железной дороге. В нашей землянке помещалось семь человек. Перекрытие землянки было из шпал. Длиннее шпалы ничего не было и оказалось, что длина шпал достаточна, чтобы в землянке на нарах поместилось семь человек …. Внутри - печушка маленькая, печурка. Несмотря на лето, в земле всё равно было холодновато.
- Подвал – есть подвал.
- Над головами - полка, на полке - котелки. И ещё одна особенность: весна и лето 43-го года были очень какими-то опасными, потому что решалось кто получит инициативу в войне: наши или немцы. Подразумевалось, что они могут использовать газовую атаку, поэтому предписывалось строго, чтобы все были всегда с противогазами. Но это такая штука… сумка… она же мешает…С задания утром придём, позавтракаем – надо отдыхать, - раздаётся команда: «Газы!» Надеваем противогазы. И спать надо в противогазе!
- Даже так?
- Ну, да. А вдруг пустят газ, а мы спим?! Чем тогда будем дышать?
- Ну, и как спится в противогазе?
- Кошмар, конечно, лицо всё мокрое, ну и мы отвинчивали, конечно, эту коробку, а офицеры ходили и зажимали шланг… И вот в один из дней, вернее, в одну из ночей, у нас подорвались сразу 12 человек.
- На своих же минах?
- Да. Надо сказать, что убивало у нас в сапёрном батальоне очень мало, то есть почти никого не убивало. Очень мало было раненых из стрелкового оружия, чтоб кто-то пулю подхватил или осколок, но обязательно каждый день один-два: то руки оторвёт, то ногу, то глаза выбьет. Каждый божий день! А тут сразу двенадцать!
- Это даже не ЧП.
- Не ЧП и командир взвода попал под военный трибунал.
- Это целое отделение погибло!
- Из нейтральной зоны, где взрывались, всех раненых я вытаскивал вместе с одним пожилым солдатом. Первый взорвался и лежал, его надо было вынести. Вот вытащим с ним вдвоём, возвращаемся – нам дают ещё кого-то. И вот вокруг этого места, как потом выяснили, в предыдущую ночь оставили несколько незаряженных мин, открытых. Немецкая разведка, наверное, шлялась, увидела, и они вокруг этого места наших же зимних мин набрали, наставили, присыпали - и всё. А мы вокруг этого одного… Сначала ему оторвало ногу, он упал, потом мина взорвалась и ему оторвало руку:
его поднимают и мина – бах! И другому руку оторвало, глаза выбило.
- Понятно, это уже второй.
- Потом следующий.
- Это именно в процессе вытаскивания?
- В процессе вытаскивания 11 человек подорвалось. Конечно, ничего мы больше не сделали, проколгатились всю ночь. Там и ночи короткие. Мы с этим солдатом-стариком выступали как свидетели в трибунале. Насколько виноват командир взвода, я и до сих пор не знаю, но виноваты чаще всего те, кто подрываются - они сами. Потому что в нейтральной зоне там, где есть возможность наступить на мину, без щупа ни одного шага сделать нельзя! Все это знали, всех этому учили. Щуп – это длинная палка с металлическим стержнем из «пятёрки» (проволоки) с острозаточенным концом. Причём, надо не сверху щупать, потому что наступишь на мину и взорвёшься, а в бок и чувствовать, когда там что-то сопротивляется. Я всех этих 11 человек я вытаскивал по такому принципу: никуда ни разу не наступил в то место, где предварительно не прощупал. Так я заявил и на трибунале. Однако, мне задали вопрос: «А командир взвода выскочил к Вам туда в нейтральную зону?» Но он сам сказал, что не выходил из траншеи. Надо было бы и ему туда, чтобы и ему ещё ногу оторвало! В общем, его отправили в штрафную роту.
- Вернулся потом?
- Дело в том, что потом, где-то через месяц, примерно, я поехал на армейский склад мин и встретил его там, во дворе.
- В качестве кого?
- Лейтенант. И с орденом Красной Звезды! Штрафную роту послали в разведку боем: он в качестве рядового ворвался в какую-то немецкую землянку, ухватил там какого-то человека, шарахнул его, чтобы не сопротивлялся, взвалил на спину и вернулся назад. Оказалось, что он какого-то важного офицера спёр. И всё.
- А повышение по службе получил? Или как был…
- Нет, так и остался лейтенантом. Но к нам не вернулся, потому что это только в кино и художественной литературе – выбыл из части по ранению и потом в свою же часть вернулся.
- Наверное, это были исключительные случаи?
- Это, может быть, каких-то офицеров… да и то…
- После госпиталя попадали сразу в резерв.
- В резерв. А там распоряжались: какое куда назначение - туда и поедешь. Я пережил шесть пополнений, пробыв в этом батальоне два месяца ровно.
- Стопроцентных?
- Нет. Пополняли так: проходит несколько дней, - а каждый день кто-то выбывает, бойцов становится мало, - вот нам и присылали трёх-четырёх человек. Через какое-то время – ещё. И так шесть раз… Я насмотрелся сначала вот этих всех ужасов - ну кому охота быть без ноги, без руки, с выбитыми глазами? Конечно неохота! Инвалидом! Причем, молодой парень, ладно бы мне было лет сорок. Мне стали сниться страшные сны, что я взрываюсь, подрываюсь. Оказывается, это я руку отлежал, ногу отлежал. А потом к нам прислали солдата, ефрейтора. Он был инженером-строителем. Пока он служил в каких-то стрелковых частях, был солдатом, ефрейтором, а когда попал в инженерно-сапёрный батальон (у него специальность инженерная), его направили на переаттестацию на офицерское звание.
- Младший лейтенант, наверное.
- Кто там знает, во всяком случае, – на переаттестацию. Звали его Александр, фамилию не помню. И вот, когда он прослужил у нас уже дня три-четыре, ему сказали, что надо явиться на переаттестацию на завтра. Мы его уговаривали: «Сашка, не ходи на задание», а минировали на танкоопасном направлении противотанковыми минами ЯМ-5, ставили по две мины…
- Почему по две?
- А она не очень сильная, 2,5 кг тола. А для того, чтобы усилить воздействие, ставили по две мины. Это вот такая коробка, там толовые шашки, взрыватель, крышка. Противотанковыми минами минировали в четыре ряда: ряд от ряда – пять метров.
А я всё равно вот этой все командой руководил.
- Так устанавливали противотанковые, а противопехотные?
- Метр. Метр - так и метр - так, в шахматном порядке… Он всё-таки не согласился: «Да что вы, ребята?! - Да ты же будешь у нас командиром взвода!» А у нас перед этим вместо Шакирова прислали другого командира взвода, а тот – трус и несколько ночных заданий сорвал из-за своей трусости. У меня там был пожилой приятель - Коротич, из Полтавской области, из Диканьки. Ну, я же начитался в своё время и как только узнал, что этот Коротич из Диканьки – ой! и стал его повсюду таскать за собой. Допустим, нас посылали на задание: немцы подорвались на нашем минном поле, надо заделать проход и вытащить ещё живого немца с того минного поля. Всегда его с собой таскал. А он: «Ну, ты-то молодой, а я уже старый! Что ты меня таскаешь?» Говорю: «Ничего, Коротич!» Я его так и звал – Коротич. Не помню его имени. Такой мужик был хороший, хохол, такой увалень… И вот этот трус, не дождавшись, что мы с Коротичем вернёмся из нейтральной зоны в свою траншею и решив, что мы там погибли, два раза уводил группу домой.
- Чего категорически было делать нельзя!
- Конечно. Закон такой: убит, ранен, сам погибай, но вытащи и унеси, ни в коем случае нигде не оставляй!
- То есть они должны были, если уж на то пошло, хотя бы мёртвых, но всё равно вытащить.

- Да, найти и вытащить. А тут мы готовились к разведке боем - снимали ПОМЗы (полевые мины заграждения). Это такая мина, на таком вот высоком колу, рифлёная, чугунная, внутри - толовая шашка, наверху – взрыватель. И проволока от одной мины - к другой, от другой - к третьей и так далее. Такая картина.
- Как сигнальные?
- Нет! Рифлёные, как у гранаты Ф-1. Осколки на 200 метров разлетаются. Поэтому, где бы ты ни зацепил эту проволоку, - обязательно тебя угробит!
И вот - надо было разминировать 500 метров по фронту. Сначала он расставил всех отсюда досюда, отсюда досюда - надо было каждой группе по два человека разминировать по 50 метров, - а мы с Коротичем крайние с левого фланга. Я до сих пор даже не знаю - почему, что ему показалось, опасность что ли? - но он их всех увёл. А мы разминировали свой участок. Несколько мин снято на следующем участке. Прошли, а там опять мины стоят; мы давай снова снимать. Прошли все эти 500 метров и сняли около 25-ти мин, а когда вернулись в траншею, то нас чуть не пристрелил пулемётчик.
- Открыл огонь?
- Выходим из нейтральной зоны: «Стой, кто идёт!» - Ну, что: «Свои, сапёры». - «Сапёры давно ушли, руки вверх!» А чтоб не сопротивлялись, - очередь над головой. Ну что, надо бросать оружие и идти сдаваться - он же пулемётчик! И он сказал, что сапёры ушли и нашёл командира взвода, который знал, что будут работать сапёры, и который должен был сопровождать их. А тот сказал: «Ой, а вы живы?! Ваш командир сказал, что вас нет, что вы погибли».
- Почему он так решил, если ничего не взрывалось?
- Ну, там стрельба была! И, скорее всего, была не в пределах этих пятисот метров. Короче говоря, мы пришли в землянку. А наш трус-командир взвода поселился в нашей землянке и сидел всё время и дремал около печки. Печку всегда топил сам, а ребята, обнаружив, что он трус, вбивали в деревяшки автоматные патроны. Он их своими руками в печку, а из печки – БАХ! И со своего брёвнышка всегда падал…
- Развлекались так?
- Ну, да, какое-то время, потом, конечно, надоело. И вот мы пришли, а он: «А вы живые?!» На что Коротич был спокойный, но он подошёл, размахнулся и лейтенанту по физиономии как врезал! А я не успел ничего сказать - трибунал! Солдат офицера ударил! Но он никому не сказал.
- Значит, совесть какая-то всё-таки была.
- По прибытии он доложил, что задание не выполнено, два человека погибли. Они ведь пришли часа на полтора, а то и на два, раньше.
- А получилось, что и разминировали, и люди живы.
- Мы сдали взрыватели. (В доказательство того, что мины сняты, надо было сдавать взрыватели, поштучно. При этом, капсуль-детонатор выкидывается, а взрыватель - механическая часть - предъявляется как доказательство) Короче говоря, его забрали, и мы остались без командира взвода, но на задания ходили сами. Оно у нас само как-то так сложилось, я даже не знаю. Такой коллектив был что ли? Причём, там я находился в единственной части, где были вместе и молодые, и пожилые. В последующих частях вместе с молодыми пожилых не было, и наоборот. Больше таких пожилых солдат, как в этом сапёрном батальоне, я не встречал нигде.
- Сами организовывались каким-то образом, без командира взвода?
- Да.
- А Шакиров где был в это время?
- А Шакиров – его уже куда-то там из резерва послали; он уже освободился к тому времени.
- Это он получил орден Красной Звезды?
- Да. И вот, уговаривали Сашку: «Не ходи, не ходи! Завтра тебе на аттестацию, в штаб армии, там представительство… ты хоть воротничок подшей, приведи себя в порядок». - «Нет, ребята, как это я останусь?! Вы будете там, а я останусь?! А потом, протовотанковые мины – это ерунда». Мы ставили минные поля. На небольшой возвышенности - немецкий передний край, потом густые-густые кусты и ровная местность. На этой ровной местности мы и ставили мины. Из-за кустов нас не видно, они нас прикрывают. Что с ним случилось - не знаю: я к нему пополз, метров десять не дополз, как а-а-хнет! Ворвались две мины, пять килограммов тола. Что там случилось - кто это может сказать? Взрыв был такой силы, что меня, находившегося на расстоянии десяти метров, шарахнуло в сторону. Воронка. Нашли затыльник от карабина - у нас карабины были - и кисет его с табаком, почему-то раздутый-раздутый. Всё, больше - ни-че-го!
- От человека ничего не осталось…
- Ничего. А перед этим, когда мы построились, чтобы идти на задание, я посмотрел, и у меня шевельнулась какая-то мысль: с ним, наверное, что-то случится.
- Интуиция. И объяснить - не объяснишь…
- После этого, в какой-то следующий день, ещё на одного, - с ним тоже произошло! Я боялся смотреть на людей и на себя в зеркало не смотрел. Я боялся, что я увижу…
- А как человеку скажешь?
- А ему не скажешь же!.. И было какое-то время у меня такое психическое расстройство. Я только так считаю. На меня очень подействовала его смерть такая, какая-то дурацкая и глупая. Мог бы не ходить, получил бы офицерское звание, остался бы у нас командиром взвода, его бы все очень уважали, слушались!
На войне ведь, знаете как: командир взвода – такой же товарищ, как и все остальные, но обладает правом послать тебя даже на смерть, и ты безоговорочно должен это исполнить! Несмотря на хорошие, дружеские отношения, ты обязан идти, обязан выполнять! Это – закон!
А потом нам дали командира взвода из строительной роты. У нас в батальоне была сапёрная рота минёров и были ещё две роты: одна рота - мостовиков, другая рота - строителей, которые занимались строительством землянок, наблюдательных пунктов и так далее. А батальон-то 40-ой - отдельный, обслуживал всю дивизию! Поэтому мы где-то - минировали, в другом каком-то полку - строили наблюдательный пункт, в третьем полку - ещё что-то… В общем, командира взвода нам дали из строительной роты. Наверное, этот лейтенант тоже знал минное дело, но мне так и не случилось его как следует узнать… Буквально через некоторое время мы заканчивали минировать передний край дивизии. Остался стык между двумя дивизиями. А там – сплошное торфяное болото, осушенное для добычи торфа ещё до войны; выкорчеванные пни от громадных спиленных сосен. И вот эти выкорчеванные пни с лохматыми корнями валялись по всему этому полю через каждые 20, 50, может, 100 метров. Мы вышли на это поле. Минировали в десять рядов минами ПМС – полевая мина стальная. Точно такая же, как и коробочка из- под гуталина, с металлической крышечкой. Там - 50-граммовая шашечка тола, сбоку - дырочка для взрывателя. Взрыватель особый: маленький, как патрончик от мелкокалиберной винтовки, с такой же шляпкой, только что без пули. Поэтому заряжали эти мины дома и складывали в ящики по 100 штук в каждом. Ящик деревянный, из реек, как упаковка. На плече, значит, до места тащишь и - ставишь…
- Уже заряженные?!
- Уже заранее заряженные. Минируется очень быстро, потому что не надо ничего ни заряжать, ни раскладывать. Сам двигаешься, в шкурку торфа всунул мину через метр и пошёл дальше… И никто о нас не предупредил тот батальон, в котором мы должны были выйти. Вчера мы в предыдущем батальоне вошли в нейтральную зону минировать, сегодня - в этом месте. Батальонное начальство должно было предупредить, что на этом участке будут работать сапёры. Но никто не предупредил! Всякое бывает, даже Медведев недавно жаловался, что его распоряжения не выполняют. Это всё-таки премьер-министр, а там командир батальона не предупредил.
- Другого командира батальона…
- Мы стали выходить, а тут тоже такая же, как я рассказывал, комедия: «Стой, кто идёт! Ложись! Бросай оружие!» и всё такое. Очередь из пулемёта. Наш командир взвода матом на того – такой-сякой. Там – тоже. А это - ранее утро, чистая болотная площадь, всё слышно бог знает на каком расстоянии, хоть там нейтральная зона и была больше, чем два километра.
Совсем далеко немецкий передний край. И у нас-то передний край: там же болото, ни траншей, ничего нет, а торфяная насыпь…
- Копать-то нельзя – вода будет стоять.

- Буквально, вода! Защита какая-то на соплях - торфяная земля - и боевое охранение: пулемёт и три пулемётчика. А до наших передних траншей метров двести, может, триста. Так были выставлены боевые охрания. И мы на такое боевое охранение вышли. Пока перепирались, пока выяснили что да как, время прошло. Наконец, мы вышли в тыл; командир взвода орал, ругался на командира батальона, капитана; тот оправдывался, что ему никто не позвонил и не сказал. А там – кто выяснять будет? Пришли люди - и пришли. На другую ночь мы отправились продолжать. Оставалась одна ночь. Дальше - стык с другой дивизией, и наша работа кончилась. И вот на подходах к переднему краю - эти болота. Их осушали: делали глубокие-глубокие торфяные канавы глубиной метров, наверное, около двух, по которым теперь текла торфяная вода, жижа, а весь основной массив, вроде как, осушился. Сделано это было ещё до войны.
Мы, значит, идём по берегу этого торфяного канала: справа прошли мимо артиллеристов, потом подошли к целому городку, где располагались миномётчики со своими миномётами. Я шёл второй спереди. И вот тут пуля ударила в грудь, как будто меня ударили хорошей дубиной, и я головой вниз полетел в торфяную канаву. Счастье, что пуля не попала в ящик с минами, а то бы был взрыв.
- Тогда бы все погибли...
- Сто мин, по 50 граммов! Они бы сдетонировали и досталось всем! По 50 граммов, сто штук, пять килограммов - вполне бы хватило…
- И откуда-то прилетела она!
- С переднего края. Очередь простучала из крупнокалиберного пулемёта. Но пуля прилетела быстрее, чем простучала очередь. Нам осталось идти до нашего переднего края метров триста, может, пятьсот. Случилось это как раз в ночь на 1-е июля 43-го года. Меня вытащили из этой канавы. А торфяная жижа – она же не пачкает, это не грязь, а взвесь. Меня так всего и перекоробило…
- Пуля попала в грудь, в плечо? Ключицу не перебила?
- Нет, вот сюда попала, над ключицей. Сняли гимнастёрку, рубашку. Из миномётного подразделения сестричка прибежала с сумкой, девочка молодая, на меня так смотрит. А меня, буквально, как будто безопасной бритвой резанули: выступила, может, капля, может, две крови и всё. Меня поворачивают, смотрят сзади - ничего нет.
- То есть входное, вроде, видят, а выходное – нет.
- Выходного нет. Ну, всё, я не годен. Меня надо отсюда отправлять, а я один не могу идти. Командир говорит: «Ну, кого ты возьмёшь?» - «Кого? – Коротича». И Коротич меня потащил в медсанроту.
- На себе тащил?
- Нет, помогал идти. А передний перевязочный пункт – это медсанрота. Там врачи, они оказывают первую помощь. В санроту ты добираешься – кто-то тебя притаскивает, или ты сам доходишь, а уж оттуда, из санроты, - в медсанбат на каком-то транспорте. Если дорога близко, то – хорошо, тогда автомобилем, а если нет, то – лошадкой. Коротич дотащил меня до санроты, сходил в нашу землянку, притащил мой вещмешок со всеми моими пожитками, забрал мой карабин, который я обязан был сдать. Лежу в палатке. Молодой парень – лейтенант, врач, две женщины, тоже молодые, тоже лейтенанты, осмотрели меня и спорят. Потом взяли зонд и в эту дырочку: тюк, тюк, тюк, - а там пуля сидит. Мужик предлагает: «Давайте её вытащим к чёртовой матери!» А одна говорит: «Слушай, пусть лучше её вытаскивают в медсанбате». - «Да что ты!» - «Ну, а вдруг! Мы же ничего сделать не сможем, у нас ведь ничего нет!» Где-то к утру приволокли ещё майора, командира дивизионной разведки. Он пришёл на передний край сопровождать какую-то разведку, и каким-то образом получилось, что его ранило, когда он нагнулся или лежал. Бог его знает, только несколько пуль ему попали в область таза. Утром нас двоих погрузи на телегу, и повезли по лесной дороге. А там сосновый лес, корни торчат, трясёт - ужас, пытка, насколько больно! И - в медсанбат. В медсанбате тоже тихо, народу никого нет, только нас двоих раненых притащили. Боёв нет, оборона. Так случилось, что никого и ничего. Положили на операционный стол, накрыли простынью и дали 50 граммов спирта - тогда ведь никакого наркоза не делали.
- Внутрь, конечно?
- Да, конечно. Операцию делала женщина-врач. Стоит, значит, курит папиросы «Казбек» - так завидно стало!
- Пинцетом папироску держала?
- Нет, она в перчатках работала. Покурила. Две медсестры: одна с одной стороны, другая с другой. Врач говорит: «Держись, сейчас буду пулю у тебя вытаскивать». И тоже сначала проверила - постучала зондом (щупом с металлической штучкой). Ей подали какие-то щипцы. Она эту пулю захватила, тянет-тянет - настолько больно, я губу прикусил! - и вдруг щипцы сорвались! Холодный пот…Она как швырнёт (я до сих пор помню) и матом на медсестру: «Что ты мне даёшь!» А надо было щипцы с зубьями, чтоб лучше захватить пулю. Та ей подала другие щипцы. Она как дёрнет! Я думал, из меня душу вытянули! Потерял сознание, но только на какое-то мгновение, потому что когда я открыл глаза, – во-о-т такой фонтан крови брызнул, буквально, во-о-т такой фонтан.
- Артерию, видать, задели.
- Оказывается, пуля перебила нервный узел, перебила надключичную артерию и остановилась, заклинило её.
- И закупорила, поэтому до этого нельзя её было вытаскивать.
- Ну да, там бы они ничего не сделали, я бы кровью истёк за какую-то минуту. Уже каким-то затуманенным взором я ещё успел увидеть, что она тут же содрала с меня простынь, которая мгновенно окрасилась кровью. Потом я закрыл глаза, мне стало так хорошо, не больно, так приятно. Оказывается, врач обе части перебитой артерии завязала верёвочкой, ниточкой: одну, потом вторую. Меня положили на носилки и на груди прикрепили бумагу с жёлтой диагональной полосой, на которой был написан диагноз.
- Это значит?
- Это значит, что транспортировать надо с очень большой аккуратностью, потому что если сейчас эта верёвочка-ниточка развяжется или что-то там лопнет, то тогда уже никто меня не спасёт.
- Получается, артерия была перебита, зажата в двух местах. А дальше? Её же надо соединять! Потом операции ещё делали?
- А чем соединять? Рука, конечно, совершенно не работала. Меня из расположенного на берегу Невы медсанбата, на носилках под горочку спустили на баржу и положили под тент (погода стояла – красота, хорошая такая). И вот там ко мне подошёл наш лейтенант-трус. Назвал меня. Я открыл глаза, смотрю – лейтенант, поздоровался: «Здравия желаю, товарищ лейтенант». - «Вот ты счастливый, тебя ранило. А я еду на комиссию. Если меня признают больным, то тогда я буду жить, а если признают здоровым, то меня будет судить военный трибунал».
- И за что ж это? По совокупности всех случаев?
- По совокупности, да. Видимо, командир батальона написал соответствующее: раз по его вине взвод не выполнил задание, два не выполнил…
- Не выполнить приказ в военное время! И какова была его дальнейшая судьба?
- Этого я не знаю. Меня привезли в эвакогоспиталь, где я пролежал сутки. А ведь ничем не лечили. Чем лечить-то?
- Об этом очень хорошо написал Астафьев: чем лечили солдат, как лечили.
- А что лечить-то? Мне и завязывать нечем. Заклеили пластырем и всё, вот таким кусочком. Оттуда и кровь не текла. Сразу вышло какое-то количество, может поллитра, может литр. Но в этом эвакогоспитале в меня дважды вливали кровь. Добавляли. Ощущение пренеприятнейшее! Когда кровь вливают, - морозит, до того холодно изнутри! На улице жара, а изнутри холод. И прям трясёт всего. Неприятная история! А на флаконах с кровью в то время писались адреса: чья кровь. Мне досталась кровь какой-то старой бабки, может и не очень старой, но, по тогдашним моим понятиям, бабка – это уже когда 40 с лишним лет.
- Для 19-ти лет это, конечно, глубокая старуха.

- Я два дня там побыл, ничего со мной не случилось, значит, можно и двигаться, и оттуда уже на грузовике меня привезли в госпиталь легкораненных Мельничный Ручей, что под Ленинградом, на Карельском перешейке. Стоят брезентовые армейские двухместные палатки синего цвета. Палатки эти рассчитаны на зиму - только поставить печку. Две койки стоят, на полу – деревянный щит, на койке какой-то человек спит. Меня положили в палатку второго, и я заснул. А утром просыпаюсь – там сержант… Самое интересное не это. Был случай, когда мы были на переднем крае. Пришли на задание. Было ещё совсем светло. В нейтральную зону надо лезть, когда солнышко спустится, а солнышко ещё высоко, освещает хорошо. Ждём: кто сидит на корточках в траншее, кто курит. Гляжу: какой-то солдат в стереотрубу смотрит на немцев. А я ещё стереотрубы не видел. Любопытно. Подошёл: «Дай поглядеть». - «Вон там немец, сидит курит». - «Где?» - «Вон куст, видишь?» Смотрю - правда, через стереотрубу хорошо видно: прислонился к кусту, курит, каска на нём, толстая ветка с характерной развилкой. Я ему: «Слушай, его надо угробить, этого немца». - «Да ты что?! Далеко!» Говорю: «Ничего подобного». Ещё пригляделся: так, невооружённым глазом, его не видно, но развилка куста видна. Я под эту развилку и влупил из карабина! Между прочим, стрелял очень хорошо.
- И каков же оказался результат?
- И убил. Немец упал, и каска покатилась. «Ты смотри, упал!» А через две минуты грянул миномётный артналёт: засвистело, загудело, завзрывалось - весь передний край на этом участке встал на дыбы! Мы тут засуетились, забегали…
- Были потери среди своих из-за этого артналёта?
- Нет. Только командир стрелковой роты, в расположении которой мы находились, отругал меня матом, как ему только вздумалось. Я стоял и…
- Внимал…Больше никак не наказали?
- Нет, а что наказывать? Я же немца убил.
- Мало ли, может, нельзя было, может, приказа не было?
- Нет, такого приказа «не убивать» – нет.
- Имеется в виду не открывать огонь, когда это не положено.
- А, ну этого никто не знает. И вот сержант спрашивает: «Ты ранен-то где?» - «Да вот, на подходах к переднему краю», - я не стал особо разглагольствовать, - пуля в грудь попала. А ты?» - «А я – связист. Погода хорошая, вечер такой хороший, я из траншеи вылез, рубашку снял и лежал загорал. А тут какой-то дурак, сапёр, пришёл и немца убил. Я успел только нырнуть в свою землянку, но осколок снёс вот так пятку, мясо только, но до кости». Я говорю: «Этот дурак, сапёр-то, – это я». Но это не помешало нам подружиться: мы же в палатке были вдвоём.
- Весело, ничего не скажешь!
- А в это время в нашем госпитале работали художники из санотдела Ленфронта, художники студии имени Грекова. Они готовили выставку иллюстраций - как бы это правильно назвать – разных ранений. То есть на таких планшетах делали рисунки. С рамкой , на фанерке… Фотографии, наверное, тогда были дороже - можно, конечно, было фотографировать, - но они рисовали. Им были нужны помощники. И вот они старшине: «Найди ребят, которые рисовать умеют». А тот, хохол - служака, но дурак, - заходил и спрашивал: «Скільки ти класів закінчив?» Пришёл и к нам: «Скільки класів закінчив?» Ему сказали. А тот сержант – он вообще после десятилетки (меня-то из техникума взяли, я не доучился), а он десять классов окончил, с 23-го года, на год старше меня… Спросил и ушёл. А потом приходит после завтрака и говорит: «Вам велено явиться туда-то, туда-то, туда-то; пойдёте - там такой-то дом стоит…», рассказал про ориентиры. В общем, мы пришли к этим художникам. Они пояснили, что им нужны люди, которые умеют хорошо писать красивым шрифтом. Я чертёжным шрифтом в техникуме владел нормально - настоящим чертёжным шрифтом, - а этот… вот же - забыл, как его зовут!.. не умел писать, конечно. Но мы стали к ним ходить.
Они говорили текст, который я писал на планшетах, и заодно учили нас рисованию, различным приёмам. В госпитале я пролежал два месяца, и все два месяца я с ними работал. Потом они выставку эту закончили. Там остался работать один только художник. Он там что-то ещё делал и меня вплотную учил рисунку.
- Уже более основательно.
- Ну, да. Жена у него была главным поваром в столовой этого госпиталя. Мы с ним собирали грибы, которые он относил жене. Она их жарила на большой сковородке, мы пили спирт и закусывали грибами - так прекрасно было! Лето хорошее было (июль и август я там лежал). Я писал лозунги для их клуба. Меня уже знал главврач, капитан, очень хороший человек. Он мне подарил книгу, знаете какую? – ещё дореволюционного издания: «Русские шрифты». Это книга, наверное, вот така-а-я!
- Такого большого формата?
- Да, в картонном переплёте. В ней описание и шрифты: размеры, соотношения, конфигурация цифр, букв… Книга – ну просто уникальная!
- Сохранилась до сих пор?
- Да, ладно… А тут у меня вдруг обострение: всё раздулось, голова болит.
- От первого ранения?
- Да. Хирург - главврач, капитан. Я - к нему. Он: «Ой, милый, плохое дело!» Меня разрезали и оттуда гною - чуть ни целый стакан! Оказывается, остался кусочек ватки от зимней шапки.
- Когда осколок-то шапку пристрелил к голове…
- Они так оставляли меня: «Оставайся, работай, в штаб тебя запишем». Как так: я буду придуриваться, а ребята будут воевать? Нет, я не могу.
- Тогда даже подумать об этом было невозможно. Это сейчас народ запросто сможет.
- Еще со мной приключение было, глупое такое – совершенно. Я лозунг прибивал (а гвозди маленькие - во рту), что-то закашлялся, и один гвоздь проглотил. Говорю: «Гвоздик проглотил». Меня на рентген: гвоздик там увидели и за этим гвоздиком следили, наверное, дня два, пока он сам не вышел. Я этот гвоздь теперь вспоминаю!.. Тогда ещё рядом с нами было озеро. Посреди него, вернее ближе к нашему берегу, - низкий островок: песок, зелёные посреди кусты. Хотя у меня одна рука и не работала, но я купался и плавал на этот остров. Вода тёплая, хорошая. Я же до войны жил на Оке, плавать научился очень рано. У этих художников было радио. Пока мы там весь день сидели, узнавали все последние известия, в первую очередь, конечно, от Совинформбюро. Поэтому мы знали о начале Курской битвы, о нашем наступлении 12-го числа 1943 года - я тогда опоздал на обед и встретился (в книге я писал) со Ждановым: он мою похлёбку ел, пробовал. Жданов Андрей Андреевич.

- Первый секретарь Ленинградского обкома партии.
- Он – член Военного совета фронта, генерал, генерал-полковник даже. Толстый такой дядька, но очень уважительный: «Я Вашу порцию съел? Подайте ему другую порцию! Ну, какие новости вы слышали?» Я говорю: «Товарищ генерал-полковник, сегодня наши войска под Курском перешли в наступление».
- Он ещё этого не знал?
- Знал, утром, наверное, узнал, в первую очередь. - «Хорошо, молодец! Желаю выздоравливать!» - У меня для коллекции – встречи с великими людьми.
- Владимир Митрофанович, а руку, рану долечивали?
- Только гимнастика, лечебная физкультура. Ой, какая строгая была - лейтенант! Я тогда удивлялся: сидит солдат, вся рука перекорёженная, а она ему - мячик. Через неделю солдат уже вот так терзает этот мячик… Она издевалась и надо мной - загоняла на шведскую стенку. А мне так больно, ужасно больно! Ничего, рука начала работать, а то не работала: как плеть. Оказывается, это я узнал уже потом, когда уже начал хорошо изучать биологию, что, когда нарушен какой-нибудь участок артерии, капилляры превращаются в большой сосуд, и образуется мостик. Когда он образовался, рука снова начала работать.
- То есть кровь начала циркулировать как положено. Хочу уточнить: было ли ещё раз хирургическое вмешательство?
- Нет, хирургического не было, только разрезали здоровенный нарыв.
- Вот таким, значит, и было Ваше второе ранение и лечение.
- Между прочим, я сейчас иногда смотрю справки о ранениях и вспоминаю госпиталь… Так вот, когда я прибыл в госпиталь, то написал Коротичу письмо, в свою часть: попал в госпиталь, лечусь там-то и адрес. Он мне прислал ответ: «Ты спас мою жизнь!»
- Каким образом?
- И пишет: «Только взвод вышел минировать на открытое поле, из-за тех буреломных пней выскочили немцы и обстреляли. Выполз только один лейтенант, доложил что случилось и помер. А все остальные погибли. Их расстреляли в упор!
- Получается, там была засада.
- Конечно! А я чего и говорил: кричали, орали, стреляли, а немцы на ус мотали.
- Вот видите, как получилось, опять остался живым один, ещё и Коротича спас.
- Опять. ...А потом я получил от него письмо. В письме сообщал, что после окончания очередного минирования, его, как пожилого, перевели в строительную роту. И вот при переноске брёвен, которые носили на плече, брошенным бревном ему переломило ногу. Он лежал в госпитале с переломанной ногой, и написал мне это последнее письмо. Больше мы не переписывались. Я не знаю, что там случилось дальше.
- Живой он остался, неживой – неизвестно?
- Конечно, его возраст был предельный для пребывания на фронте. Я не помню сколько: сорок пять лет или больше…
- То есть призывной, но уже всё - потолок.
- Тем более что его призвали, когда война только началась, пока немцы ещё не пришли в его Диканьку… Вы знаете, я про свои эти ранения написал в журнал «Чудеса и приключения», и это письмо опубликовали.
- Интересно.
- Я вот только сейчас вспомнил это. Она там у меня лежит. Я ксерокопию сделаю. Надо её приготовить в следующий раз. Могу подарить.
- Будете рассказывать про третье ранение - заодно и посмотрим. Очень любопытно. Отзывы на публикацию какие-то были?
- Нет, мне откуда-то позвонили совершенно незнакомые люди, а больше… Ну, какие отзывы? Там есть целый раздел «Письма».
- Всякие чудеса бывают: люди находятся, обстоятельства открываются.
- Нет, это действительно, если разобраться, в третье ранение я тоже один живой остался. Это было целое чудо какое-то: тридцать человек ранено, а остался один.
- Уникальный случай на самом деле. Я, например, не слышал подобных историй ни разу, чтоб три раза быть раненым и три раза остаться живым в единственном числе.
- Тут ещё знаете, что помогает: у меня никогда, даже в самых сложных обстоятельствах, не было панического состояния; у меня почему-то появлялось какое-то твёрдое, трезвое решение, и оно мне помогало. Вот случай. Три старшины роты целого батальона, перебрались через наше новое минное поле и перешли к немцам. И на другой день уже один из них по радио передаёт: «Ребята! Я тут!..» В общем, агитирует.
- Давайте ко мне, да?
- Да. А перед этим был сильный обстрел, я лежал, и здоровый такой пенёк ударил меня по ноге. Мне так было больно! Ужасно! Я еле добрался до расположения. Пришёл к старшине-санинструктору; он потрогал руку, намазал йодом, сделал «решётку» и освободил меня от задания. А когда наступил вечер, я получил задание: взять с собой человека и в таком-то месте найти, где нарушено минное поле. Но мне не сказали, что старшины ушли. Я узнал, когда пришёл в роту, в батальон. Надо было узнать, во-первых, где это случилось, во-вторых, как они перешли через минное поле.
- Они же не сапёры были, правильно?
- Не сапёры, а из стрелковых всяких подразделений. Артиллеристы, миномётчики и так далее - они мин боялись страшно! Если где-нибудь обнаруживалась мина и ему надо было идти мимо неё, то он не пойдет, его ничем не заставишь!.. Мы стали идти по нейтральной зоне, но придерживаясь минного поля, чтоб не залезть на него. Где же можно было перейти? Ведь это минное поле я поставил вчера, а сегодня его уже и не найду - ни одной мины. Оказывается, в одну из ночей какой-то ночной бомбардировщик сыпанул несколько бомб на наш передний край, и одна из бомб небольшого калибра, килограммов пятьдесят, а, может, и поменьше, угодила прямо в минное поле. И мы увидели эту свежую воронку, не полугодовалой давности, а свежую, недавнюю: глиняный такой откос, глина выброшенная, внизу вода. Говорю: «Наверное, вот тут они и перешли». Залез в эту воронку, смотрю по краю: да, действительно, отпечатки в глине, но шли след в след.
- Всё-таки знали, что здесь минное поле.
- Да, конечно знали, старшины рот, конечно, знали. Я вот так из воронки в немецкую сторону смотрю, всё осматриваю, уже хотел ползти дальше, а потом глаза перевёл - передо мной лежит мина, присыпанная этой глинкой, - сразу её не видать! Меня подкарауливала. У-у-уй! - холодный пот на лоб…
- Которую сам же и ставил, да?
- Может быть, я даже её и сам ставил. - «Ну, что, нашли?» - «Нашли!». Вот - эта воронка; тут кончается минное поле, тут продолжается минное поле…Удовольствие ниже среднего: мины-то где-то разбросаны и присыпаны. И вот тут - Коротич на меня. Как же он меня ругал: «Ты меня с собой таскаешь! Но ты молодой, тебе – ладно, а у меня же и жена, и дети, ждут меня!»

- Жизнь есть жизнь, у него свои аргументы на этот счет.
- Конечно… А знаете, были две темы, которые вообще не обсуждались: это тема религии и тема смерти.
- В солдатском коллективе? Это был неписанный закон? Как это объяснить? Почему?
- Просто - неписанный закон между солдатами.
- О смерти - понимаю, а о религии почему? Ведь если армия была крестьянской, то, наверняка, много было людей верующих.
- Вот поэтому, наверное, и не обсуждалось этот вопрос. Насколько я понимаю, тогда это были чувства более индивидуальные, более глубокие и внутренние. Это сейчас всё обсуждают. Максимова знаете? Такой лохматый?
- Андрей Максимов.
- Андрей, да? По статистике, в первую очередь на войне выживали верующие - это он статистикой занимался. Почему я и говорю, что эти вопросы не обсуждались. И даже перед боем, где-то в какой-то операции, ни о смерти, ни об этом… никто не молился. Я вот не видел, чтоб ни пожилые, ни молодые…
- А штрафников видели?
- Да. Однажды мы их сопровождали: проход делали в минном поле. А штрафники делали разведку боем. То есть делается проход в своих минных полях, в минных полях противника, на проходе ориентиры. Без артподготовки, молча, они бегут по этому проходу, врываются в траншеи к немцам и завязывают ближний бой – прям вот. Потом их задача - схватить «языка» и убраться оттуда. Мы приготовили проход в минном поле, их уже на передний край провели… А поскольку боялись газов - чёрт их! – им всем выдали противоипритные пакеты, где были аптечки, а там – пузырёк такой… Кто-то сказал, что можно пить.
- И потравились?
- Целый взвод - это 23-25 человек: несколько человек ослепли (там был метиловый спирт)…
- Это же страшнейший яд!
- … а остальные погибли, померли. И операцию приостановили…