Беседы с В.М. Женко. Часть 6 | 14:35 |
 Продолжение беседы 28 июля 2012 года. Первое ранение …Три раза меня ранило, и три раза ранило так, что все мои товарищи погибли. До сих пор во сне вижу вот эту картину: то одну, то вторую, то третью. - А вот расскажите про ранения: про первое, и второе, и третье, про обстоятельства, как это случилось. - Ну, первое ранение, как?.. Очень большая опорная группировка немцев, будем так говорить, была в районе станции Мга. - Мга, Ленинградский фронт, но это уже не Карельский перешеек. - Нет, нет, это – железная дорога Москва-Ленинград. И, когда блокаду прорвали, то для того, чтобы расширить этот прорыв, надо было взять вот эту станцию Мга. - Тем более железнодорожную станцию. - Прорвали блокаду - железную дорогу проложили потом по болоту, - а тут готовая железная дорога, под насыпью и всё такое. И те бои, о которых я рассказываю, как раз были по освобождению этой станции Мга. Немцы сопротивлялись, конечно, очень и очень здорово, и надо сказать, что все эти бои закончились ничем, то есть улучшения положения наших войск или Ленинграда не произошло. Эту станцию Мга не взяли… - А людей положили, наверное, очень много. - Ну да, людей положили, бои, конечно, очень сильные были. В некоторых исторических документах или высказываниях говорится, что это были бои на «перемалывание живой силы противника». А я всё время думал: «Тут неизвестно кто кого перемалывал». И вот, после наступления от нас осталось 18 человек. - Это от роты осталось? - От роты. И нас вывели в тыл. Командир взвода лейтенант Улечёнков нас вывел. Мы расположились в землянках на берегу Невы (есть такая станция под Ленинградом - «Понтонная») и какое-то очень короткое время до выхода на передний край жили в этих землянках. Но целая рота, 80 человек, занимала бы много землянок, а тут нас осталось 18 бойцов. Заняли три землянки по шесть человек - и всё. Помылись, вот Нева - рядом, а землянки в обрыве, в Невском берегу, и через метров 20 от берега стоит крейсер, боевой корабль. Как из тяжёлой пушки шарахнет, так в этой землянке всё вот так вот ходуном! - Ну, там же калибры будь здоров какие! Миллиметров под 210 и более… - Да, 210, 305 даже… И мы решили, что нас направят на переформировку: расслабились, разделись, натопили землянки, хорошо помылись и спать улеглись. И вдруг ночью: «Подъём!» На машину посадили и повезли куда-то с этим лейтенантом Улечёнковым. Оказывается, в каком-то месте в этих боях встретился какой-то ДОТ, который мешает всем, и ничем его не возьмёшь. Нас туда и отправили. Дали нам сапёров, мы ночью перешли линию фронта, хотя такой сплошной линии фронта не было, конечно, потому что это наступление шло преимущественно по опорным пунктам. В общем, добрались мы до этого ДОТа, сапёры начали готовить взрывчатку, чтобы подорвать, а меня, на всякий случай, командир взвода послал найти один из выходов из этого сооружения, чтобы, если дверь откроется и кто-то оттуда начнёт убегать, я их задержал. А я смотрю: дымок идёт, труба закамуфлирована травкой, а дымок всё-таки идёт. И, когда поступила команда на отход, что сейчас взрывать будут, я успел туда гранату сунуть - в эту трубу. Сунул гранату и откатился. Короче говоря, мы это сооружение взорвали и стали выходить. Видимо, это была уже вина командира взвода, или бог знает кого - куда делись сапёры, я не помню, то есть они от нас отошли куда-то, - что вышли мы в «мешок» такой: дорога, лес, а мы в этом «мешке». Там какая-то танковая часть стояла. - Наша?  Быстроходный танк БТ-7 - Да, лёгкие танки Т-26, БТ-7, но это так - игрушечные танки. Немцы бьют по квадратам из тяжёлой артиллерии, тяжёлых миномётов: бьют, бьют, бьют. Мы с этого места отошли на другое, и тут начался налёт уже на это место. Командир взвода повёл на следующее. А выйти мы не можем. Почему?! «Мешок», дорога, нам вот сюда надо выходить, а тут немецкие пулемёты стоят, никак мы в тыл выйти не можем - открытое место, открытое болото, болотистая равнина… Ну и ходили, ходили, ходили, ходили – ну, наконец, сколько можно ходить? Нашли укрытие такое: так бревно, так бревно, ещё вот так по бревну, ещё вот так бревно. - Как сруб небольшой? - Да, но только брёвна ничем не скреплены, знаете, как из спичек - колодчик такой сделан, только в одну сторону, нашу, он закрыт, а в сторону немцев-то хвостом - открытое место. Мы вот так лежим; в нашу сторону закрыто, а в немецкую – хвост пустоты… И тут все начали располагаться. Командир роты говорит: «Ребята, ложимся, давайте спать». А меня любопытство взяло. Кто-то крикнул: «Танки немецкие!» А тех танков немецких я ещё не видал. Метров 150 я всего и прошёл-то. Лес кончается… дорога… Смотрю: два танка идут… - Немецкие? - Немецкие, идут параллельно, не ко мне, а - вот так. - То есть Вы их видите с борта. - Да, я их сбоку вижу и довольно близко уже подошёл, только смотрю: где-то «тявк» - пушка маленькая. Передний танк загорелся, мгновенно вспыхнул, и из него немцы посыпались, и никто в них не стреляет! А второй танк из ПТР, противотанкового ружья, подбили, он завертелся вот так на месте и застыл. Я налюбовался и пошёл к своим. А они заняли всё пространство, кругом лежат, я лёг в ноги к лейтенанту - у него шинель кавалерийская длинная была, - голову под шинель и заснул мгновенно. И вот тут - взрыв! Крик! Поднимаюсь – все лежат. А парень крайний с этой стороны, он вот так глаз держит, руки, всё лицо в крови, и кричит: «Убейте меня, убейте меня, добейте меня!». Говорю: «Сейчас, подожди». Взял пакет индивидуальный, только хотел… Взрыв! Чувствую, стукнуло по голове и такое состояние – всё! И успокоился. А потом очнулся – всё мокрое, в крови, всё лицо в крови. Рядом взорвалась мина, осколок пробил каску и застрял в голове. - Шапка была под каской? - Конечно, …и застрял в голове. Но это я потом уже выяснил. - Прямо в кости застрял? - Кость не пробил… А все остальные лежат! И ещё один парень исчез с этой стороны. А тот… уже добило его. И вот тут парень лежал, его нет, куда-то делся, а ему перебило ноги. Кто-то его подобрал, наверное, или он сам выкарабкался. - Может просто отполз?  Такая шапка в марте 43 г. спасла жизнь - Может быть, и отполз, хотя близко его не было и не охал никто, да я и не слышал, может он и охал. А уже солнце к закату. Я порядочно пролежал. Может, подходили санитары, видят: те валяются, эти валяются - все лежат. Оказывается, одна мина взорвалась вот тут как раз в головах и между двумя брёвнами! Брёвна лежали так, что одно ниже, другое - выше. Тут промежуток оказался, и вот в этот промежуток осколки достались всем до единого, кто лежал. А нас 18 человек было. Я остался живой, ещё этот парень, что отполз… 16 человек, как лежали, так и остались там. - А второй это тот, который без ног остался? - Я о нём ничего не знаю - куда он делся, но, во всяком случае, он не был убит. И вот голова шумит, ничего не слышу, но ничего нигде и не вижу, что что-то там рвётся. Наверное, немцы перестали вести такой огонь. В этом мешке бог знает что творилось! И стал выходить опять туда, где я смотрел на танки. Каску бросил. Вижу, сидят солдаты, и медсестра с ними сидит. Эта медсестра, наверное, увидела, что я раненый иду, не перевязан. Сделала мне перевязку, шапку сверху нахлобучила, полотенцем ещё так… всё в крови… И я пошёл. Пока суть да дело, немножко стемнело, надо пробраться через болото, чтобы не попасть под этот огонь. Канава придорожная, кювет и два деревца берёзовых. Я по этим деревцам через канаву, канава полная воды. А оказалось, одно деревце перебито, я туда – у-у-х! Выскочил и – на дорогу! - Это март месяц! - Март месяц, 23 марта 43-го года. На дорогу выползаю, а на дороге лежит человек. Я к нему подполз, он почувствовал меня или увидел даже: «Дружок, помоги, помоги, браток, помоги!». Я подставил ему спину, он на меня залез, и я пополз через дорогу. И вот низко по дороге очередь из пулемёта трассирующими пулями. Чувствую, он вот так на мне вздрогнул и - всё… - Нет человека. - Я - из-под него! Второй кювет! Не стал переправу искать, через воду на болоте пополз как уж, наверное. И когда уже можно было - встал. Весь мокрый, абсолютно. Болото ровное, никакой растительности. Темно, на фоне неба впереди идёт человек. Постоит, постоит, - опять идёт. Я его догнал, а это – танкист, у него вся спина обгорелая, клочья комбинезона висят, он ногами так передвигает. Тут какой-то не то столбик, не то деревце какое-то. Он перед этим столбиком упал. Когда я его догнал, он по этому столбику, по этому столбику карабкался-карабкался и опять встал. И мы с ним пошли вместе: он потихонечку топает, и я потихонечку. Наконец дошли, наши землянки там, они бывшие немецкие, но нашими солдатами занятые. И опять, я совершенно никак не могу до сих пор понять, как это получилось, что я добрёл до землянки, где был наш командный пункт, и на этом командном пункте был наш старшина - готовил нам нести еду в термосе. С ним был легкораненный парень, фамилия его Луценко, хохол, молодой тоже парень. И вот я этому старшине написал, что некому уже ничего тащить. - А почему написал, а не сказал? - А я не мог, оказывается, говорить, только шевелил губами. - Я так понимаю, что ранение с контузией было. - С контузией, конечно. И старшина-балда ничего лучше не придумал: налил мне спирту половину консервной банки от английской тушёнки и заставил выпить. «Ты же мокрый», - сказал и объяснил, что мне будет хорошо. - Наверное, хотел, как лучше. - Да, а получилось не так: я выпил, и опять сознание потерял. Очнулся уже в землянке; меня затащили в землянку, раздели, хотели что-то посушить, но ничего не получилось. Я решил, что мне надо идти лечиться, и этот Луценко проводил меня до медсанроты (первый перевязочный пункт). А автомат старшина у меня забрал, так положено – вернуть в роту оружие. И вот, когда меня привёл Луценко в медсанроту на перевязочный пункт, там потребовали: «А где оружие?» Раз оружия нет, значит, они меня принимать не будут. Что там было, что Луценко говорил, я ничего не понял и не слышал, а только психанул и пошёл по дороге. Один. - Куда? - Туда, к нам в тыл. Никого нет: ни народа, ни автомобилей – ничего. Проезжая дорога автомобильная… Иду, а ноги уже заплетаются, зуб на зуб не попадает, я мокрый. И вот - телеграфный столб, видимо его сбило снарядом, и он лёг поперёк дороги. Я на него налетел и сел - больше идти не могу. Всё, думаю, помирать буду. Не могу больше, сил никаких нет! И вот тут подошла какая-то машина: ЗИС-5 трёхтонка или ГАЗ-АА полуторка; голубые габаритные огоньки. Фары-то не зажигали - бомбёжка, маскировка. Я очнулся. Шофёр меня, как маленького ребёнка, на руки подхватил и в кузов бросил. Я, наверное, упал на лежачего, потому что возня поднялась, слышу - какой-то крик. В угол как забился! Ну и в медсанбат меня привезли в Колпино. Громадная землянка: предбанник, большая печка стоит, жарит огнём, труба, раскалённая докрасна; освободили лучшее место – мокрый ведь - и меня прям к печке. И кружку какого-то сладкого кофейного напитка сунули мне в руку. Я попил и мне так спать захотелось! Наверное, я задремал, потому что очнулся, когда меня стали тормошить, потому что я шапкой своей прислонился к раскалённой трубе. Шапка загорелась и меня тогда без очереди - в операционную. А там очень просто: ухватили за этот осколок, дёрнули, - и все дела! - Какая там анестезия?! - Да, ладно… - Обработали и - всё. - Тогда был риванол - зеленоватая такая жидкость, антисептик. - Это вместо йода, зелёнки.  Прибытие из отпуска - Ну, да. Промыли, забинтовали и на машине отправили в госпиталь в Ленинград. В палате нас лежало три человека: один вообще молчал, не говорил и не слышал ничего, контуженный шибко был, но на ногах, армянин по национальности, вид у него был такой – армянский; второй – наш русский парень, тоже контуженный, раненый в голову; и - я. Компания такая получилась! Слух у меня совершенно пропал, вообще. В госпитале, конечно, чисто, уход. Я сейчас вспоминаю… Вот сейчас, когда, бывало, что лежал в больнице: приходит врач, формальный осмотр, обход, уходит и чего-то там потом пишет, какие-то лекарства назначает. Тогда в госпитале совершенно не так было, тогда - лечили! Врач приходит, а с ним - медсестра с блокнотом и карандашом. И вторая медсестра, которая может, если врач скажет, развернуть повязку, снять её. Над головой на спинке кровати температурный листок висит, каждый день температуру меряют. Врач осматривает всё, назначение делает: говорит вслух, а эта сестра записывает, что со мной дальше делать, потом к другому подходит. Вот так вот. Это не хватало медперсонала, это – чёрт его знает какое количество раненных! Вот так - отношение такое! - И что пишет Астафьев по поводу госпиталей? Вы, наверное, прочли. - Я читал. Это мне, может быть, посчастливилось. Потому что я, например, знаю, читал и мне рассказывали, что было так: ранят и раненные идут пешком до тех пор, пока не добираются до какой-то деревни, там - временный госпиталь, на соломе спят. Тяжелораненных, конечно, отправляют сразу, а легкораненных - потом… Но врачи всё равно ходят. Я не помню, чтобы было так, как пишет Астафьев насчёт врачей, что в какой-то хате там они лежали и прочее… - Вы говорите, что в госпитале потеряли слух? - Да. - Получается, один - не говорит и не слышит, второй - не слышит… - Да, но я заикался ещё к тому же. - Но, всё-таки, говорил! - Да, а тот парень, я не помню, по-моему, он говорил и слышал, но тоже контуженный был. Ведь контузия не только в этом проявляется; а то ещё и руки начинает крутить… Интересна ещё одна деталь: госпиталь (в бывшем в здании школы), актовый зал, приехали артисты эстрады, и ребята меня потащили на концерт, хоть я ничего и не слышу. - Ну, как же, артисты приехали! - Я сижу где-то на пятом, шестом ряду, смотрю: какие-то мужчины выступают, кто-то ещё что-то делает. И вдруг выходит женщина: такая красивая, в таком платье - блестящее синее платье, - и на этом платье блёстки сияют! Она как только двинется - отражается свет такой. И что-то запела. Как же мне захотелось услышать, что она поёт!!! Такая обаятельная, судя по тем временам! И моё отношение в то время к женщинам… И вдруг как прорвало: «Приходи, милый, и в вечерний час, И всё. Я потерял сознание.Птицей чернокрылой ночь сойдёт на нас…» - Слух вернулся…  Музыка Владимира Сидорова - слова Анатолия Д"Актиль (Френкеля) - Но это был такой шок, наверное! Явно!.. Прошла война, много времени утекло. Тогда были концерты по заявкам радиослушателей, по заявкам телезрителей. Я писал в Ленинградскую эстраду: что это за песня, кто её исполнял, и как эта песня называется? Я не мог получить ответ до июня этого (2012) года. Приехал ко мне внук Илюшка. Я ему рассказываю эту историю, он - в компьютер. Лазил, лазил, лазил, лазил - нашёл в Интернете! Оказывается, эту песню первой исполняла Эдит Утёсова. И песню эту мы с ним прослушали, называется «Песня о неизвестном любимом». Там, значит: «Где ты, мой любимый, неизвестный мой?..» То есть содержание такое, что идёт переписка между девушкой и солдатом. «Письма получаю, ночи все не сплю, Но кто написал эту песню, кто написал музыку, он и по Интернету не нашёл.Я его не знаю, но уже люблю…» - Попробуем поискать. - Потом ещё какая-то другая певица исполняла эту песню. Мы её тоже послушали, но это уже почти современная певица. - А про ту певицу, ту артистку, которая выступала в госпитале, узнать, наверное, невозможно уже вообще. - Я тогда, лет через пять – по времени это было недалеко, - а всё равно так и не смог узнать. А мне очень хотелось узнать, что это за артистка такая выступала. Ведь где-то фиксировалось выступление эстрадных актёров, да? - Наверняка, главное - умудриться найти эту информацию. - Я писал в Ленинградскую эстраду, писал моему однополчанину, писателю Ивану Виноградову, чтобы он нашёл. Мне просто было очень интересно, тем более что это был такой момент совершенно неординарный! - Абсолютно неординарный, потому что именно с этого момента вернулся слух. - Да, но заикался я ещё долго. Не то, что заикался, - у меня задержка какая-то была, слова вот так вылетали: вот… я…. знаю… Но главное – боли. Демобилизовался, в школе уже работал, и вдруг - приступ головной боли! Всё, только одно средство – лечь, голову под подушку… - Чтоб ни звуков, ничего - полный покой. - Да, и тогда сразу впадаю в спячку. - Недаром сон – самое лучшее лекарство. - Боль проходит. Встал и опять ничего! Сначала это было довольно часто, не каждый месяц, а где-то раз в два месяца, может быть, потом реже, реже… - Таким было Ваше первое ранение. - Да. Маме написал письмо: «Я нахожусь на отдыхе». Она мне присылает - ну, полевая-то почта теперь была другой, - присылает письмо: «Ты уж признайся честно, только скажи куда ранен и опасно ли?». - Ну, матери-то надо знать, она же чувствует - не обманешь!  С мамой Анной Александровной. 1936 г. - Ну, да…Она мне писала в сапёрный батальон письма: «Ты смотри не мочи ноги, а то простудишься!» - Это сапёру-то! - Да, на Ленинградском фронте и на болотах! - Матери – есть матери, от этого никуда не денешься. Беседы с В.М. Женко Часть первая Часть вторая Часть третья Часть четвёртая Часть пятая | |
| Категория: В.М.Женко о войне | Просмотров: 1862 | Добавил: foxrecord | Рейтинг: 5.0/1 | | |
| Всего комментариев: 1 | ||
| ||
