Итальянское кладбище в Михайловке. Часть 1 | 14:01 |
К этой работе я подбирался давно и неоднократно. Встретив в Интернете книгу итальянского капеллана Гуглиелмо Биасутти (Guglielmo Biasutti), проходившего в 1941-42 гг. службу в легионе добровольной милиции национальной безопасности «Тальяменто» («Tagliamento» – т.н. «чернорубашечники»), «Наше военное кладбище в Михайловке» («Nel nostro Cimitero di guerra di Mikailovka»), я понял, что её просто необходимо перевести на русский язык. Не обладая необходимыми знаниями итальянского языка, я пытался воспользоваться Google-переводчиком. Результат был очень плохой, текст получился практически нечитаемым. Пришлось эту затею отложить на неопределённое время. Отложить, но не отказаться. Прогресс не стоит на месте, и сетевые переводчики сейчас стали гораздо лучше. Конечно, потребовалось глубокое редактирование материала, но это уже мне оказалось по силам. В переведенном тексте я оставил итальянское написание фамилий, должностей и наименований итальянских воинских подразделений, не влияющее на понимание всего этого исторического действа. Привожу отдельные главы из книги, касающиеся непосредственно военной истории наших мест: Крестовки, Ново-Орловки, Малоорловки, Орлово-Ивановки, Михайловки. Фотографии в тексте — из книги.
ГЛАВА III. Кровавое Рождество 1941 года
Первым на новое место дислокации прибыл 63 Btg.(батальон), который, как я уже сказал, опередил нас на несколько дней. Он был размещен 5 декабря в деревне Мало-Орловка, которая являлась крайним левым опорным пунктом сектора дивизии «Celere». Далее слева располагалась дивизия «Torino». Вскоре после этого, 2-й Cp. 63 батальона занял хутор Шевченко, расположенный в нескольких километрах справа, на краю глубокой балки. На холме за балкой, примерно в двух километрах, находился еще один опорный пункт фронта — Новая Орловка, удерживаемый Cp. 79 Btg. Справа от него в деревне Орлово-Ивановка находились берсальеры 18 Btg.С 5 по 18 декабря За Мало-Орловкой в деревне Крестовка с 7-го декабря располагалось командование легиона. За Орлово-Ивановкой находилась деревня Михайловка, где располагались оставшиеся роты 79 батальона и 3-я артиллерийская группа Borghini дивизии «Celere». Именно 7 декабря силами Cp. 63 была проведена разведка на населенный пункт Плоский — деревню примерно в 3 км к северу через балку. Я прибыл в Мало-Орловку, когда эта акция была завершена. После отправился пешком из Орлово-Слободы (ст. Зугрес), а затем сел в машину с майором Litta, в дальнейшем геройски погибшем во время знаменитого наступления на Дону в августе 42-го. У нас было девять раненых, большинство из которых уже находились на перевязочном пункте, а другие были в пути. В тот день у меня была — очень редкий случай — полная фляга коньяка: его мы выпили в мгновение ока. К сожалению, накануне пропали четыре человека: Urizzi Francesco, тело которого впоследствии нашли спустя несколько месяцев, а также Piani Carlo, Zanutto Armando и Bragagnini Francesco, о которых больше ничего не было слышно. Ближе к вечеру многие предложили пойти и поискать их. Мы собрались идти. Но в определенный момент cent. De Apollonia очень мудро удержал нас. Распространился слух, что ночью кто-то приехал к нашим позициям, говорил по-итальянски и называл некоторых из наших людей по имени. Позже мы попытались провести поиск во второй раз, пройдя всю ничейную полосу по дуге от Мало-Орловки до Новой Орловки, но безрезультатно. В ночь на 9-е число русский патруль вышел из зарослей к северо-западу от Мало-Орловки, пытаясь застать врасплох двух наших солдат, находившихся в дозоре. Завязалась потасовка, в ходе которой Cogoi Arcangelo был убит. Но и русским пришлось отступить, а пятна крови показали, что они тоже были ранены. Я отвез его тело в Крестовку и похоронил рядом с двумя итальянскими пехотинцами, которые, как мне сказали местные жители, были убиты во время русского рейда за несколько дней до нашего прибытия. Еще можно было увидеть отверстия в земле от крестов, которые, как говорили местные, были вырваны и сожжены русскими во время одного из их коротких наступательных боев.  В те дни я много страдал. Всё потому, что больше всего на свете я желал, чтобы в Легионе царила идеальная гармония. Я думал, что у меня нет необходимого авторитета, чтобы преодолеть определенное отношение к себе. Я услышал, что недавно приехал капеллан 3° Берсальеров don Mazzoni, золотой медалист войны 1915-1918 годов, поэтому во второй раз написал главному капеллану с просьбой послать меня с берсальерами, а don Mazzoni — с легионом. Повторяю: только в скорбном желании прояснить определенные ситуации. У меня состоялся незабываемый разговор с cent. Mutti. Были и другие беседы с комендантом и некоторыми офицерами. Я хотел, прежде всего, чтобы должное внимание было уделено делам и страданиям наших легионеров и солдат. Например, рискованным и изнурительным ночным патрулированиям. Не говоря уже о постоянных лишениях и страданиях на ежедневной основе. Вот записи из дневника погибшего артиллериста: "... Вши доставляют мне настоящие мученья... Постоянные обстрелы патрулей. Продолжительная караульная охрана по ночам... Постоянно очень холодно... Уже несколько дней поступает очень мало еды. Я всегда испытываю волчий голод, который я не могу описать. Постоянно думаю о моей бедной маме... Нужно быть очень осторожным... Много часов службы... Всегда в опасных местах... Паек поступает нерегулярно. Вчера вечером мы приготовили поленту с тыквой, я ел ее с небольшим количеством молока. Не так уж и холодно. Написал всем... Нужно быть очень осторожным... Жду почты и сигарет... Нужно быть очень осторожным... Очень осторожным ночью... Жду почты... Я хотел бы написать любовное письмо моей Adelia, но не могу справиться... Мой ум уже несколько дней только и делает, что думает о том, что я должен сделать, когда буду дома... Я получил известие от дяди, что моя Adelia больна или была больна... Сегодня идет снег с ураганным ветром и очень холодно, и так уже несколько дней..." Именно эти заметки дают небольшое представление о выстраданной жизни легионера с 7 по 24 декабря. Пронзительные слова, и в то же время такие спокойные! В воздухе уже чувствуется запах близкой битвы. Первое предупреждение пришло к нам из Новой Орловки утром 18 декабря. Нападение на Новую Орловку 18-го числа
Плотный туман. Вы не увидите человека с двадцати шагов. Командир P., с массивной фигурой пьемонтца, идет характерным шагом горца, чтобы осмотреть тяжелое оружие, размещенное в крайнем левом углу нашего развертывания. И вдруг из тумана в десяти шагах от него появляются две фигуры с поднятыми в знак капитуляции руками. Это два русских солдата, сдающиеся в плен. Они словами и кивками дают понять офицеру, что в роще неподалеку находятся еще пять их товарищей, также желающих сдаться. Командир отряда в сопровождении двух русских идёт с добычей: у него семь винтовок — четыре на правом плече и три на левом. Они направляются в сторону штаба роты: он — во главе, а семь пленных — позади в одну шеренгу с поднятыми руками.Я задержался, чтобы другим рассказать об этом захвате. Теперь, когда я пишу это, мне кажется, что я нахожусь рядом со старостой Ezio Barale и вторым лейтенантом-мортицистом Girolamo Zangrande — дорогими незабвенными друзьями. Именно они поведали мне об этой сцене. Barale сказал мне: — Вы бы видели P.! Он был похож на ходячий арсенал. Командир приближался, шатаясь, как никогда раньше, радуясь новостям. В этой сценке было что-то смешное: ведь он забрал у пленных винтовки, но они все еще были вооружены гранатами и штыками. И Zangrande добавил: — Как жаль, что мы не смогли сфотографироваться. Это было фантастическое шествие! Barale и Zangrande, молодые и веселые, любили находить смешное даже на пороге смерти. Они были счастливы, что могли улыбаться, а когда находили крохи юмора, то получали от этого огромное удовольствие. Друзья воевали с веселым и героическим сердцем, как будто это была большая и сложная игра. Семь дней спустя, в битве на Рождество, они оба исчезли, сражаясь до последнего патрона. Я нашел Barale через два месяца закопанным в снегу. А о Zangrande я знаю только то, что его видели оставшимся возле раненых бойцов своего взвода с великодушным намерением спасти их. Его близкие в 1942 году через Красный Полумесяц получили от него открытку. Выяснилось, что Zangrande был взят в плен, но впоследствии не вернулся. Семь пленных сообщили, что утром на той стороне была более, чем обычно, обильная раздача водки, потому что вечером того же дня русские собирались напасть на нас. Воспользовавшись пьянством офицеров и товарищей, они сбежали и сдались в плен. Наступил вечер, окутанный таким ослепляющим туманом, что невозможным оказалось уберечь и без того бдительных наших солдат от неожиданности. Здесь, в этом сарае, в центре нашего развертывания, стоит пулемет "Breda", выдвигающий из большого пролома в стене свой ствол в сторону противника. Трое дежурных находятся у оружия: Garofolo — левый помощник, Inaudi — стрелок, и Garnieri — правый помощник. Первый — фриулец, два других — пьемонтцы. Час назад Umberto Garofolo достал из бумажника фотографию жены и несколько раз поцеловал её: у него дома трое детей, один из которых родился после его приезда в Россию. В этой тревожной тишине, из-за трогательной простоты этих слов и этого жеста, все мысли устремились к домам, невестам, детям… Они разговаривали, чтобы скоротать время, и кто-то делал замечания о некрасивых и плохо одетых русских женщинах. Umberto заметил: — Нет красивее женщины, чем итальянка. Они — самые лучшие из всех! Именно Garofolo первым разглядел в тумане врага: — Это русские! — сказал он Inaudi. Inaudi бросается к своему оружию и даёт залп. Но в это же время раздается очередь из русского пулемета, и Garofolo, сраженный пулей, пробившей ему раскрытый в крике тревоги рот, падает на своего товарища. С его губ срывается несколько прерывистых вдохов, которые кажутся плачем. — О чем тут плакать? — Inaudi почти ругает его. — Ты ведь не боишься?! Оставайся там и передай мне снаряды! Но Garofolo не плачет и не боится. Garofolo умирает. Он умер. Garnieri тут же занимает его место. И поскольку нет ни времени, ни места, чтобы аккуратно уложить тело друга, одной рукой поддерживает упавшего, а другой снабжает стрелка боеприпасами. И "Breda" поет! И вся окрестность просыпается, наполняя темноту треском и грохотом множества орудий. Однако русские, окутанные туманом и ночью, находятся всего в нескольких метрах от домов. Некоторые уже приблизились к одному из них, и с помощью бутылок с зажигательной смесью — "коктейлем Молотова", — поджигают его. Тем временем артиллерия из Крестовки и Михайловки начинает греметь, согласно указаниям патрульного офицера: — Укоротить на сто метров! — Укоротить на пятьдесят! Лейтенант Zangrande развлекается с 81 мм минометом и минами большой мощности. Снаряды совершают небесный пируэт, падая всего в пятидесяти метрах от нашей линии. Но вот ручная граната, брошенная вышедшим вперед русским, разрывается у пулемета Inaudi, глушит орудие, ранит его в бедро и почти ослепляет оставшегося в живых помощника Garnieri, взрывным пламенем. Пока Garnieri бросается с ручными гранатами на врага, Inaudi бежит с пулеметом в комнату, где есть свет, налаживает его и возвращает на пост, где они оба продолжают бой, пока враг не обращается в бегство. Только после этого они явились на перевязочный пункт, предварительно почтив память Garofolo, чей крик тревоги принес смерть ему самому и спасение его товарищам. На следующий день мы собрали и похоронили трупы врагов. Почти все они были сожжены тем же пламенем, которое они сами и принесли. Только у одного из них я нашел бакелитовый цилиндр с рулоном идентификационной записки. Его звали Илгнинский Оброгнислау Одраузиевич, а на месте, отведенном для звания, стояло "командир танка". Мы похоронили их достойно, поставив вокруг могилы деревянную ограду и установив на ней железный крест. А я погрузил останки Garofolo на сани и спустился в Михайловку, где и похоронил его. Именно на месте его могилы и было образовано наше Михайловское кладбище. Вернувшись в Новую Орловку, я встретил там Рождество, отпраздновал Святую Мессу и раздал причастие тем, кто смог присутствовать. Солдаты менялись на постах, чтобы всем отметить Рождество. Ротой командовал cent. Mengoli. Мы праздновали в маленьком домике, где жил Cm. Tonolini. Я провел чудесные часы с этими дорогими мальчиками. Даже сейчас не могу объяснить, почему у меня возникла идея встретить преддверие Рождества в Новой Орловке. Я и представить себе не мог, что для большинства из них Рождество станет Рождеством смерти. Битва за Рождество
В канун Рождества в Крестовке, где располагался штаб легиона, мы занялись уборкой в темной и паршивой комнате для полуночной мессы, пока капеллан в углу ждал другой уборки, исповедуясь. Был приготовлен маленький скромный алтарь, шесть нафталиновых ламп упаковали в шесть консервных банок, и даже нашлась "фисгармония" для сопровождения священной церемонии какой-нибудь музыкальной мелодией. Наши легионеры, пехотинцы, минометчики и канониры, артиллеристы сводных батарей собрались в священный для Вифлеема час в скромной комнате, очень похожей на хлев, в котором родился Иисус. Перед алтарем, подобно Саулу, стоящему над своей армией в окружении всех офицеров, возвышалась высокая фигура командующего легионом. Дымный свет от шести маленьких коробочек освещал только трехцветный флаг, установленный у подножия алтаря, Крест на белом фоне и одну из накануне прибывших из Италии тех маленьких открыток-раскладушек, открывающихся как гармошка. Я раздал Святое Причастие почти всем присутствующим и в конце обряда обратился к командующему и всем нашим бойцам с несколькими словами добрых пожеланий. Месса была настолько выразительной, что мы все были тронуты ею. «Это была самая красивая месса, на которой я когда-либо присутствовал в своей жизни, — говорили мне многие, — лучше, чем в соборе! Мы ожидали, что русские воспользуются рождественской ночью, священной для нашей веры, для нападения на нас. И действительно, в 0:30 25-го числа советские войска атаковали опорный пункт Мало-Орловка, но эта первая атака была нами решительно отбита. Девять пленных рассказали, что из-за ошибки одного русского офицера, силы, предназначенные для большого наступления, не собрались в назначенное время, то есть в полночь 24-го числа. Поэтому основная атака русских была отложена до рассвета 25-го числа. Я лежал одетый на кровати, когда в 6 часов утра 25-го числа загрохотала артиллерия с Крестовки. Стало понятно, что Мало-Орловка подверглась яростному штурму. Поспешил туда и стал свидетелем последней фазы боя. Перебегая от поста к посту, чтобы проверить наличие раненых и сказать слово веры, видел, как легионеры поворачивали головы. Они смотрели, кто проходит мимо и радостно приветствовали меня: «Счастливого Рождества, сеньор капеллан!», и тут же вновь сосредотачивались на своем оружии. Смелый и непринужденный Ten. Pregelio пригласил меня посмотреть, как в роще "Три креста" он стреляет из своих противотанковых орудий. Около девяти часов показалось, что орудийная канонада стихла. От cent. Mutti я получил указание выйти и собрать русских раненых, оставшихся на земле. Но из зарослей раздался пулеметный огонь, заставивший меня отступить. Обстрел возобновился и полностью прекратился только около 10 часов утра. Пленный Семён Сацко рассказывал: "Я видел, как упало не менее семидесяти моих товарищей, включая нескольких сержантов". А шесть других пленных заявили, что 50 или 60 процентов нападавших были выведены из строя. У нас в Мало-Орловке было всего несколько раненых, единственным тяжелым раненым оказался дорогой Siro Cisilino, который умер через несколько дней в полевом госпитале №837. Ближе к вечеру 25-го декабря русский, пролежавший весь день в снегу, сумел подползти к одной из наших позиций и бросить туда ручную гранату, ранившую, правда не тяжело, одного из наших самых старых головорезов, который уже считался ветераном войны. Россиянин также получил перелом ноги от пулеметной очереди. Пока доктор обрабатывал его рану, я растирал снегом его замерзшие руки, и мягко ругал за то, что он не сдался раньше: "Мы итальянцы, — сказал я ему, — а итальянцы хорошие. Посмотрите, как мы к вам относимся". Он ответил: "Jeslija ransce snal!" (Если бы я знал раньше!). А вскоре подошедшему подполковнику ten. Pappalepore он тепло сказал: "Tovarish doctor, spassiba!" (Товарищ доктор, спасибо!). Русская рождественская атака, охватившая весь сектор «Celere», была направлена клином на Алексеево-Орлово. Опорные пункты первой линии нашей обороны Новая Орловка, удерживаемая 2a Cp. 79° Btg. с двумя взводами минометов и артиллеристами 63° AA., и Орлово-Ивановка, удерживаемая 18° Btg. 3° Rgt. Берсальеров, должны были быть прорваны.  Под Орлово-Ивановкой берсальеры долгое время героически сражались, а затем отступили к Михайловке. Они оставили в селе около 30 раненых, всех их мы нашли убитыми 28-го числа, когда отвоевали этот опорный пункт. Когда 6 января под идущим снегом я буду освящать кладбище, полковник col. Carretto одно за другим будет называть имена своих павших солдат, его голос будет дрожать от волнения и печали. В Новой Орловке у нас было менее 200 человек, включая чернорубашечников и солдат Armi Accompagnamento. Ими командовали cent.Mengoli, Cm.Tonolini, Codeluppi, Monelli, Barale, Micale и Zangrande. Нападение началось в 6 часов утра. Русские были уверены, что мы будем разбиты без особых усилий. Проведший две ночи в нашем плену и проникшийся ко мне симпатией русский лейтенант Михаил Семёнович, взятый в плен 28-го числа в Ворошилово, признался: "Мы знали, что в Новой Орловке вас мало, но вскоре поняли, что вы, должно быть, получили подкрепление, потому что ваше сопротивление оказалось намного сильнее, чем мы ожидали. Это сломило наш пыл, поставив под угрозу все наши планы. На самом деле, никакого подкрепления у нас не было. Около 900 бойцов советской 962-й пехотной дивизии ворвались в наш опорный пункт и окружили его с тыла. К 8 часам телефонная связь была прервана. Cent.Mengoli едва успел сделать звонок: "Русских много. Усилить артиллерийский огонь. Мы будем защищаться до последнего". Вскоре после этого ему пришлось выпрыгнуть из окна дома, где находился штаб командования, чтобы ручными гранатами оттеснить русских, к тому моменту уже проникнувших внутрь. Затем вместе со своим ординарцем он устремился отдать приказ о перемещении тяжелого орудия, чтобы заткнуть образовавшийся пробел в развертывании. Но на обратном пути Cent.Mengoli был ранен выстрелом в грудь и упал на землю на обочине дороги. Верный ординарец тут же наклонился, чтобы помочь раненому командиру, но Cent.Mengoli сказал: "Не беспокойся обо мне. Для меня все кончено. Бегите к Cm. Tonolini и передайте ему командование. И скажите офицерам, чтобы они сопротивлялись до последнего". Ординарец отправился передать последнее сообщение командира, а затем поспешил обратно на помощь. Но вокруг командира, лежащего раненым на земле, уже были русские. Вскоре наши люди, отступив от самых крайних домов, повернули на восток, продолжая отвоёвывать у врага дом за домом. Это была ужасная и трагическая борьба. Боеприпасы закончились. Около 11 часов утра был отдан приказ двигаться в сторону Михайловки или Орлово-Ивановки. И оставшиеся в живых под огнем русских минометов и пулеметов, в холод и штормовой ветер начали то, что впоследствии станет известным как "via crucis" Рождества. Принявший командование Tonolini Vittorio и несколько других бойцов в последнем доме остались, чтобы прикрывать отступление. Лейтенант Zangrande Girolamo, тем временем, пытался вытащить своих раненых в безопасное место, и за эту жалкую задержку он был пойман в окружение. Из маленького домика на врага летел шквал последних патронов. И вдруг наступила красноречивая тишина. Здесь я предоставляю слово русской женщине, которая утверждает, что сама видела эту сцену: Поскольку итальянцы больше не вели огонь из дома, русский офицер через сад и от дерева к дереву устремился к нему. Никто не стрелял. Когда до дома оставалось несколько шагов, на пороге появился офицер — высокий молодой человек с открытыми руками и непокрытой головой, как бы говоря, что у него больше нет патронов. Тогда русский офицер подошел к нему, восхищенно хлопнул правой рукой по плечу, взял за руку, и ушел с ним". Так закончилось героическое сопротивление в Новой Орловке, которое легион «Tagliamento» прославил как возвышенный, хотя и неудачный подвиг. Этот молодой человек без каски был c.man.Tonolini моим близким другом — "ворчун" по темпераменту, с которым я установил очень теплые отношения на берегах Днепра. Немногие выжившие после этого героического приключения рассказывают о нем:  «Лейтенант Zangrande Girolamo был везде: у пулеметов и среди раненых, отдавал приказы офицерам, подбадривал бойцов, дважды организовывал оборонительный квадрат, возводил баррикады, перемещал отряды по мере необходимости, бросал ручные гранаты; он потерял каску и бегал от точки к точке с непокрытой головой, спокойный, страшный, неуязвимый"». «Его сопровождающим был старый боец из Мантуи по фамилии Ghiselli. Он также помогал мне проводить таинства с 18 по 23 число, когда я находился в Новой Орловке, готовясь к Рождеству. Раненный в первый час боя, он хотел бы остаться, но Tonolini потребовал, чтобы тот уехал в Михайловку. Однако, прежде чем оставить командира, он ласково поцеловал его. Когда позже добрый Ghiselli узнает, что его офицер не вернулся, то поднимется с соломы и скажет: "Я хочу пойти и умереть со своим лейтенантом". И он будет пробираться к выходу. Когда товарищи бросятся остановить его, то Ghiselli уже упадет на землю убитый. «Tonolini умер три года спустя в плену, в лагере №74, пораженный сыпным тифом, после того как сделал все возможное, чтобы помочь заболевшим до него пленникам. Так сказал мне don Carlo Caneva, капеллан батальона «Julia» и основатель Храма павших в России в Карньякко. «В двух-трех километрах за Орлово-Ивановкой и Новой Орловкой, в нижней части долины, находился, как я уже сказал, опорный пункт второй линии — Михайловка, где располагалась остальная часть 79° Btg. под командованием l° seniore Patroncini, артиллерийская группа майора Borghini и командование сектора. Русские начали наступать со всех сторон: с балки между Шевченко и Новой Орловкой, с балки около Орлово-Ивановки и с утесов на востоке. Михайловку им нужно было брать сразу, потому что это была ключевая позиция во всей долине. Но она так и не была ими взята. «Легионеры, пехотинцы и артиллеристы, которые уже не могли использовать свои пушки и смешались на позициях с остальными, образовали непроходимый барьер. Из этого славного сопротивления я вспомню только эпизод со смертью командира пулеметной роты cent. Mario Gentile, рассказанный мне нашим врачом 79° dott. Pietro Azzolini, впоследствии убитом в Ветто в 1945 году. «Gentile лично бросился к одному из своих пулеметов. И был ранен, когда на почти открытом месте вел огонь, чтобы быстрее остановить русских, срывающихся с высот в направлении Михайловки. Как только его ранили, он уже не беспокоился о себе, а своим в ужасе бежавшим пулеметчикам сказал: — Сохраняйте спокойствие, мальчики, и всегда сопротивляйтесь. «Его отведут в перевязочный пункт. От него не прозвучит ни единого стона. Он даже будет улыбаться. Два месяца спустя, когда эксгумирую его тело для лучшего погребения, я найду эту улыбку нетронутой, как нечто нетленное и вечное. И я тогда остановился в изумлении, чтобы созерцать ее. Мне не пришлось присутствовал при его смерти, так я как находился в Мало-Орловке. Именно доктор, с большим христианским чувством, предложил ему слова веры. И добрый сотник, медленно подняв руку, сделал широкое крестное знамение. «За пять дней до этого я отправился отслужить Святую Мессу в русском доме, где были расквартированы легионеры. — Куда вы идете, капеллан? — спросил меня Gentile. Я сказал ему куда. И он: — Подождите меня. Я тоже туда иду. Он пришел. И там, среди чернорубашечников, благочестиво посетил свою последнюю мессу. Рана была настолько тяжелой, что сотник вскоре впал в то состояние сонливости, которое чуть ли не больше смерти. Но он просыпался дважды. Первый раз — призвать двух своих детей и дать им, находясь так далеко, последнее, самое нежное увещевание: — Дидди!.. Пуччи!.. — сказал он. — Хорошо!.. Хорошо!.. И пока так говорил, он двигал руками, чтобы ласкать детей, как будто они были рядом, как будто он чувствовал прикосновение своих пальцев к двум дорогим маленьким головкам. Во второй раз он поднялся, чтобы сказать: — Оружейники... Затем Gentile замолчал навсегда. Доктор вспоминал тот момент такими красноречивыми словами: «Он казался преображенным и сияющим, как алтарный святой! Отдельного рассказа заслуживает акция, проведенная на Рождество в селе Шевченко, названном в честь великого украинского поэта, где дислоцировалась 2a Cp. del 63°. Этой ротой командовал один из самых типичных деятелей Легиона cent. De Apollonia — в высшей степени "ворчун" и антириторик, с необычным и холодным чувством долга. То, что он делал со своими воинами, возможно, немного остается в тени именно из-за его характера. Но, на мой взгляд, это была разумная и очень эффективная жизненная позиция. Получив приказ прийти на помощь 2a Cp. Del 79° у Новой Орловки, Де Аполлония двинулся туда со своей ротой. Но русские уже заполнили пробел между ним и Новой. Затем он контролировал и мешал движению русских сверху, с настойчивостью и дерзостью, которые стоили ему значительных потерь, в том числе из-за вражеского пулеметного огня и русских самолетов. Наконец, совершив безупречный маневр, он прибыл под Крестовку, чем прикрыл отступление командования легиона. Но, возможно, самый эффективный отчет об этом действии содержится в дневнике погибшего пулеметчика, служившего в той роте. «25 декабря. Вчера в 9:30 вечера заступил в караул. В 1:30 ночи — я у пулемета. Немного поспал одетым. В 7 часов мы должны выдвигаться… Дважды подвергался пулеметному обстрелу. Замечен отход 79-го батальона… 200 убитых, раненых, пропавших без вести, среди них Dorini и Gatti. Две русские дивизии... Шел снег. Мы не могли там оставаться из-за опасности окружения. Движение продолжалось весь день. Легион весь выведен. Мы еще в деревне (он имеет в виду Крестовку), колона из 4-х грузовиков. Мы должны прикрывать отступление. Нас 30 человек. Подошли русские к передней части пулемета. Взят в плен, поднимаю руки. Пришел русский патруль… Получилось вырваться. Я весь измученный и мокрый. У меня два черных пальца... 22:00. Снова был на позиции. Снова нападение».  В Крестовке весь командный гарнизон — легионеры, пехотинцы и артиллеристы — сражался до полудня. Около 2-х или 3-х часов они отступили аккурат на север к опорному пункту в Мало-Орловке, который так и остался не захваченным врагом. Помню, в тот день был коварный туман. Я выбрался из Мало-Орловки и забрался на один из столбов возле фермы, чтобы проверить, есть ли у наших людей свободный путь для отступления. Слава Богу, все прошло хорошо. В канун Рождества командование легиона находилось уже под прикрытием в Мало-Орловке. В том бою погибли Pregnolato Luigi и Ronutti Giovanni и был тяжело ранен Mauro Vittorio, который умер через несколько дней в Рыково. Эпизоды мученической смерти в Новой Орловке
Под Новой Орловкой, ломая упорное сопротивление наших войск, русские понесли большие потери. Немногие гражданские лица, оставшиеся на месте событий, рассказали, что убитых и раненых среди русских было очень много. Но и наш местный гарнизон был практически уничтожен. 27-го числа я нашел только четырех убитых из наших. Еще многих мы нашли два месяца спустя под снегом, в братской могиле к северу от деревни. И еще много других я нашел разбросанными тут и там под снегом, когда наступила оттепель. В общей сложности, мы собрали тела сорока двух наших павших солдат. По нескольким четким признакам можно было понять, что все раненые были убиты.
В Мало-Орловке нас атаковали с юга в тот же вечер на Рождество. Но мы сопротивлялись без особых усилий. Русским не терпелось, как говорится, сорвать петли с ворот, которые они хотели широко открыть. Между тем, даже полностью окруженная Михайловка держалась со спокойной бравадой. Это означало полный провал русского Рождественского наступления. Теперь у русских не оставалось иного спасения, кроме как — отступление.То же самое с ранеными берсальерами произошло и в Орлово-Ивановке. Только одному из них удалось спастись. Мне рассказали, что в рождественский вечер несколько русских вошли в дом, где лежали раненые берсальеры и начали убивать их одного за другим. Тот парень, о котором я упоминал, время от времени слышал выстрелы снаружи. Его ранили в спину, но ноги оставались здоровыми. Когда наступил его черед, он притворился немощным. Но вдруг этот парень бросился на сопровождавшего его русского, сбил того с ног, а затем в нижнем белье и босиком устремился вниз с холма, вскоре преследуемый пулеметным огнем, который, к счастью, не достиг его. В итоге, бедняге, измученному и замерзшему, удалось добраться до опорного пункта Михайловка. Похожая судьба в Новой Орловке постигла и нашего Ernesto Zarotti. Раненный в голову, он был затащен в школьный класс, и русский гражданский поспешил принести ему питье. Я нашел его застреленным в упор в сердце 27-го числа, а местный русский, которого, как мне сказали, застрелили его же соотечественники, неподалеку безжизненно лежал у стены сарая. Кто-то порылся в карманах Zarotti: вокруг него лежала разбросанная из бумажника мелочь. А прямо на груди покоилось одно из тех матерчатых "сердец Иисуса", которые носят в форме скапуляра. Большая группа наших людей оказалась пропавшей без вести. Если не ошибаюсь, 72 человека попали в плен. Пятеро из них вернулись: два легионера из города Реджо-нель-Эмилия в 1946 году, C.m. Codeluppi с офицерами, и в 1951 году еще два легионера — один из местечка Эмилия и один из города Кунео. Вскоре после этого русские самолеты часто обрушивали на нас дождь пропагандистских листовок, где среди имен других итальянских пленных упоминались и имена некоторых из наших. Не поддаются подсчету эпизоды героизма и взаимной преданности, которые расцвели в Новой Орловке в то смертельное утро. Каждый выживший рассказывает о них без конца. Я напомню лишь некоторые из них. Командира отряда Pelati Ezio ранили в верхушку правого легкого. Его друг Giuliano Palmieri, в гражданской жизни также бывший его соседом и коллегой по работе, заботливо помогал командиру. И когда около 11 часов Tonolini отдал приказ, по-возможности, эвакуировать раненых в сторону Орлово-Ивановки или Михайловки, Palmieri направился на восток, поддерживая Pelati. Им удалось перебраться через заросли, но вскоре после этого они оба были убиты. Я нашел их через два месяца, почти обнявшихся в вечном объятии. В 1943 году в Корреджо мне довелось прочитать лекцию о моих "Павших солдатах", и я рассказал, в частности, об этом эпизоде дружбы до самой смерти. В конце лекции ко мне подошли одетые в траур две молодые женщины. "Кто вы?" Они ответили: "Мы жены Pelati и Palmieri". Мое сердце сжалось. Не знаю почему, я произнёс: "А вы любите друг друга?". Затем они с плачем бросились друг другу в объятия и сказали: "Как они!" Codogni Virginio был ранен в ноги, и для первой перевязки с него пришлось снять брюки. Так, с обнаженными нижними конечностями его положили на солому внутри дома. Когда ярость боя охватила и этот дом, товарищ, имя которого неизвестно, взвалил раненого на плечи и отправился в Михайловку в батальонный лазарет. Бедному спасателю уже было удалось пробраться через заросли, как прогремевший залп угодил раненому в плечи и тот сполз на землю. Мы не знаем, что произошло дальше, но я нашел Codogni хорошо лежащим на снегу: на его голые ноги была натянута другая куртка — куртка его спасателя, как будто зимний холод и смерть он хотел победить согревающим дружеским подарком. Только подумайте о том неизвестном легионере, идущем в русский плен зимой в одной рубашке ради изысканного жеста милосердия по отношению к трупу своего павшего друга!  А как насчет доброго Mario Losi? Он тоже направился в сторону Михайловки, поддерживая раненого. Окажись он был трусливым или эгоистичным — был бы спасен. Но вместо этого из-за своей братской преданности умер. Раненый, которого он нес, остался жив, а бедного Losi в снегу ударило электрическим током. Говоря о преданности раненым, не могу не упомянуть раненого санитара 2-го корпуса "усатого" Martini Agostino. Вот что я написал о нем вскоре после того, как нашел его безжизненным в братской могиле в Новой Орловке. «Безусловно, это были самые красивые усы во всем Легионе, Которые он с гордостью носил: два белокурых куста, гордо стоящих навстречу двум ясным, мужественным глазам. Героический санитар. Оглохший от пулеметного и пушечного огня противника, он слышал только зов своих сраженных товарищей. И раз, и два, и семь раз он бежал с линии на перевязочный пункт, неся на своих плечах истекающих алой кровью товарищей. Когда в тысячный раз Martini бесстрашно и без отдыха бросился выполнять свой долг, смерть настигла его. Только она могла остановить его. Однажды я увидел два таких же светлых уса и посмотрел назад, почти понадеясь на его воскрешение. Легионер, которому принадлежали эти усы, должно быть, прочел в моих мыслях безумную надежду, потому как сказал: — Сеньор капеллан, я унаследовал усы Martini. И я почувствовал жгучую печаль, поняв, что мои светлые "усы" действительно мертвы». Но мое повествование не закончилось бы, если бы я хотел рассказать всю историю. Однако, позвольте мне поведать о двух последних фактах, в которых, на мой взгляд, есть что-то возвышенное. В своих записях того времени я нашел следующее описание. Я не могу заверить вас в правдивости эпизода, о котором я собираюсь рассказать, потому что знаю, как легко солдатское воображение может сплести судорожный момент битвы с легендой. Но трагическая красота этого взмаха руки, говорящего: "Не приходи, не приходи!", настолько запечатлилась в моем сознании, что я не могу и не хочу молчать. Вот что рассказали мне некоторые легионеры, когда в феврале 42-го мы отправились на поиски павших в тех славных боях под Рождество. «Видите ли, сеньор капеллан, несколько наших людей спустились в эту балку с намерением добраться до деревни Михайловка. Мы спускались врассыпную, чтобы как можно больше уберечь себя от огня русских минометов. Со всех сторон на нас обрушилась адская метель, так что сбиться с пути было совсем несложно. И что еще хуже, мы тогда не знали точно где итальянцы, а где русские. Поэтому случалось, что некоторые оказывались среди врагов, полагая, что они прибывают среди своих. Когда мы прибыли в устье оврага, то увидели людей, двигавшихся по другой стороне балки. Они шли прямо там, где находится та группа домов, которые теперь известны всем как «Колхоз меда», потому что там мы находили мед целыми бочками. Кто-то крикнул: "Это берсальеры". Но некоторые другие, более осторожные, сказали: "Нет. Будьте осторожны, это русские". На самом деле невозможно было определить, кто они такие. Поэтому мы присели в кустах и стали наблюдать. На другой стороне тоже не понимали кого встретили. Наконец, после нескольких мгновений неуверенности, по крикам, манере обращения и цвету их униформы, мы смогли понять, что это действительно русские. Да, это были русские, но, полагая, что мы их не узнаём, они манили нас, как бы приглашая перейти ручей на дне балки. Как будто они были своими. Но потом мы увидели нечто, от чего у нас побежали мурашки. Среди них выделялся один человек, у которого была другая форма... Да, он точно был пленным легионером. Вокруг него стояли четыре или пять таких же итальянцев. И тут он поднял руку и взмахнул ею в назидание. "Не подходите, не подходите!" Два или три раза рука отчаянно двигалась справа налево. Затем нам показалось, что неизвестного героя ударили ножом, и мы увидели, как тот с распростертыми руками погрузился в снег. Тогда мы разрядили все свое оружие в эту группу врагов: те, кто не пал, — бежали, а мы, расчистив путь, смогли добраться оттуда до своего отряда…»  Много раз после победы я проезжал через «Колхоз меда» и всегда останавливался в печали, как будто видел, как на холме поднимается великан, машет рукой и предупреждает: "Не подходите, не подходите! " А вот и второй факт той неподдельной человечности, которая объединяет страдающих и смиренных вне всяких испытаний. Один из наших раненых в одиночку отправился из Новой Орловки в сторону Михайловки. Однако, русские уже перерезали дорогу, ведущую к этому опорному пункту. Так случилось, что в определенный момент чернорубашечники попали под обстрел небольшой группы врагов, прятавшихся за стогом сена. Легионер думал, что погибнет, но русский — я имею в виду русский солдат — поднялся из снега, встал рядом и, заслонив раненого своим телом, жестом показал спасительный путь. И вот пошли они по белой степи — чернорубашечник и русский солдат. Когда они были почти у цели, выстрел своих же сослуживцев поразил русского, рухнувшего на землю. Легионер нагнулся, чтобы помочь, но русский настоял на том, чтобы тот оставил его на произвол судьбы, а сам пробирался своим позициям, которые были уже совсем рядом. Тогда легионер, понимая кому обязан жизнью, тоже измотанный, взвалил русского солдата на плечи. И вот так, по-братски, итальянец и русский добрались до лазарета в Михайловке. Освобождение Новой Орловки
Командование C.S.I.R. сразу почувствовало ситуацию и решило взять инициативу в свои руки. Поэтому 26-го числа 63° Btg. получил приказ контратаковать в направлении Новой. Мы отправились в путь, и я почувствовал в душе огромное желание бежать туда, где надеялся найти хотя бы наших раненых, которых русские, конечно, не смогли увести с собой и не убили. Я уже начал спускаться по балке, когда пришел приказ возвращаться. Со стороны Крестовки приближалось большое русское формирование, а у нас не было ни достаточного количества людей, ни достаточного количества оружия, чтобы принять бой на открытой местности, на этой белоснежной, залитой солнцем равнине. Поэтому мы организованно вернулись в Мало-Орловку. И здесь, во второй половине дня, к нам присоединилось большое подкрепление из дивизии «Torino». Ближе к вечеру отступающие русские яростно атаковали нас с юга. Но снова легионеры и пехотинцы с легкостью выстояли. "26 декабря. Не спал ни минуты, - записал мой погибший пулеметчик в своем дневнике. — Холодный ветер. Контратака. Почти весь день в снегу. В сумерках атаковали в течение 2-х с половиной часов. Настоящая бойня. Уничтожена русская дивизия. Дважды обстреляны из пулеметов". Здесь мой бедный Schiavi сильно преувеличивает, говоря о целой уничтоженной дивизии. В тот вечер кто-то затащил меня на крышу одного из домов, чтобы понаблюдать за боем. И тут я сделал необычное наблюдение. В этом же бою проявился темперамент двух разных типов. Пехотинцы «Torino», южане, все молодые, показали свое шумное буйство и торопливость. Наши же легионеры, в среднем намного старше и родом из Фриули и Пьяченцы, сражались почти молча, как всегда, не спеша и размеренно. Однако, все с одинаковым мастерством. Утром 27-го декабря наши снова пошли в контратаку в направлении Новой Орловки. Мы должны были атаковать, а те, кто был из «Torino», — следовать за нами для усиления. Я пошел попрощаться с раненным 25-го числа бедным Mauro и там впервые увидел военного капеллана, капуцина, который был из «Torino». Наши заняли хутор Шевченко, взяли несколько пленных и вскоре подверглись серьезным атакам русских самолетов. Мы не понесли потерь, но колонна «Torino» была очень сильно потрепана. Я побежал назад, чтобы оказать религиозную помощь наиболее тяжело раненным, а наши остановились в Шевченко. Далее, спустившись в балку, мы возобновили продвижение, и затем поднялись в сторону Новой Орловки. По пути не встретили никакого сопротивления. Вошли в село. Как рассказали немногие оставшиеся гражданские жители, русские отступили раньше.  С южной стороны села я бросился между домами, примерно туда, где был 18-го декабря, все еще надеясь найти наших раненых. Вдруг за поворотом одного из домов я увидел навстречу бегущего ко мне человека. Замерев на мгновение, мы бросились друг другу в объятия. Это был старшина из 79°, бежавший как сумасшедший впереди своих людей, разыскивая двух братьев из 2a Cp., которых он больше никогда не найдет! Затем я отправился на поиски мертвых. Одного бойца «Gavinana» нашел в школе. Еще троих павших солдат обнаружил у живой изгороди на юго-востоке, включая рядового Canciani Angelo (это были те раненые, которых пытался спасти второй лейтенант Zangrande). С этими четырьмя трупами на санях я выдвинулся в сторону Михайловки, где мне снова встретился «Peder» и другие замечательные люди из 79°. Там и заночевал. Утром мне сообщили, что радиограмма вызывает меня обратно в Новую Орловку, потому что нужно продолжать контратаку. По дороге туда я столкнулся с капитаном артиллерии Di Donno, которому в тот же день осколком авиационной бомбы перебило ногу. Мы вместе попили кофе. По дороге в Новую на улицах Михайловки я встретил легионера Anfossi Gio из Таггии провинции Империя, угодивший в плен к русским 25-го числа, но затем сумевший бежать. Я поздравил его и продолжил свой путь. — Куда ты идешь? — спросил он меня. Я ответил, что еду в Новую, где его батальон готовится к атаке. — Я тоже иду, — сказал он. И мы отправились. Но вскоре я заметил, что он хромает. — Что случилось? — поинтересовался я. — Ноги замерзли. — Но тогда остановитесь здесь, — воскликнул я, — вы имеете право отдохнуть после такого приключения. Но он и слышать об этом не хотел. И мы продолжили путь: я — впереди, а он, хромая, — позади. В Новой Орловке командир 63° Btg. не хотел его участия в атаке и заставил Anfossi Gio остаться. В тот день мы совершили марш на курган Острая Могила и Ворошилово. Anfossi Gio должны были госпитализирован. Вместо этого, через несколько он объявился в Ворошилово : Anfossi хотел разделить риск и славу со своими товарищами до конца. Это было 18 января 1942 года. В этот день русские предприняли еще одну попытку атаковать Ворошилово и сумели проникнуть в наш тыл, угрожая окружением. Атака, как обычно, провалилась. Затем российская артиллерия начала ужасающий обстрел Ворошилово. Мина упала на сарай с левой стороны — «сарай смерти», тяжело ранив C.M. Sandrigo Luca. Кто-то крикнул о случившемся, и Anfossi двинулся на помощь офицеру. Его предупредили: — Подождите немного, пока не затихнет стрельба или не переместится в другой сектор. — О, неважно, — ответил он. Он пошел и упал, убитый русской гаубицей. | |
| Категория: История родных мест | Просмотров: 586 | Добавил: foxrecord | Рейтинг: 5.0/2 | | |
| Всего комментариев: 3 | ||||
| ||||
