БОЛЬШОЙ ПУТЬ. И.А.Филимонов | 12:40 |
 1 Воспоминания о детстве у Вани в его представлении связаны с пчелами. Они с деловым гудением летали по саду, садились на цветы, и их прозрачные, вздрагивающие крылья ярко блестели на солнце. А солнца было очень много. Дедова мазанка, подбеленная мелом, сияла так ослепительно, что хотелось зажмуриться. Небо, высокое и торжественное, подымалось над пчелами, над садом, над всем большим, полным неизведанных чудес миром. Мир для Вани сначала был ограничен только двумя людьми: матерью и дедом. Он любил наблюдать, как возится его горбатый дед с пчелами, как, не надевая маски, смело вытаскивает рамки и обирает мед. Пчелы не кусали старика. Они ползали по его коричневым пальцам, иногда забирались в бороду, и тогда дед осторожно вытаскивал их и отпускал на волю. От деда Ванюша знал, что они, Филимоновы, — потомственные донские казаки, что дед из-за своего увечья не мог служить в армии и переселился на вольные земли. Здесь, в районе донских шахт, старик занялся пчеловодством. Сын старика — Ванюшкин отец — Алексей Филимонов воевал где-то под Царицыном. Дед до сих пор не мог простить ему, что он без благословения взял в жены дочь простого рабочего. Теперь, когда сына не было дома, он срывал зло на невестке. Бойкая, черноволосая, горячая, она никогда не спускала деду. — Подумаешь, — говорила она, — казак, да еще потомственный! А я, быть может, потомственная шахтерка! Еще посмотрим, кто из нас поважнее! Дед не выносил дерзких ее речей. Он отплевывался и отворачивался. Мать наступала на него, подперев руки в боки. Ванюша никак не мог понять, о чем они спорят. Наконец мать заявила, что дальше так продолжаться не может. Она потребовала раздела. Дед выделил ей пару волов, несколько стульев, но не дал главного — крыши. Мать с сыном вынуждена была поселиться у чужих людей. Семи лет Ваню отдали в школу. Он был невелик ростом, коренаст и большеголов. Учился старательно. Живые карие глаза глядели на мир с жадным любопытством.  И.А.Филимонов Ваня учился в третьем классе, когда тяжело заболела мать. Сухой резкий кашель мучил ее. Глаза матери, раньше такие веселые, теперь все чаще останавливались на мальчике со страхом и жалостью. Вот тогда — это было в трудном двадцать первом году — в хату, постукивая палочкой, нерешительно вошел отец. На нем были запыленные солдатские обмотки и буденовский шлем с матерчатой звездой; глаза закрывали синие очки. — Алеша? — поднявшись с лавки, тихо спросила мать. — Где ты? — отозвался отец. Она, не трогаясь с места, прошептала: — Ты не видишь? — Не вижу, — сказал он и снял очки. Наступила ночь. Ваня лежал в углу под иконами и слышал, как ворочается на постели отец, как глухим голосом рассказывает о Царицыне, о белоказаках, вспоминает своего командира — луганского слесаря Клима Ворошилова. — А как же глаза? — шепотом спрашивала мать. — Стояли мы, значит, под городом. Белые прорвались. Мы их прямой наводкой. Тут снаряд в канале разорвался. С тех пор я ослеп... После возвращения отца мать стала работать на троих. По ночам она долго кашляла, заткнувшись в подушку. И таяла, словно свеча... Мальчику исполнилось одиннадцать лет, когда мать умерла. В глубоком отчаянии стоял он у гроба. Ване казалось, что мать унесла с собой солнечный мир его детства. Он повзрослел, взгляд его сделался строже. И когда отец, приведя в дом чужую женщину, сказал сыну, что это его новая мать, он весь ощетинился, хотя внешне и не показал этого. А через неделю мальчик перебрался на другой конец деревни, к сапожнику. Ваня решил не возвращаться домой. Три года он ставил заплаты на чужие башмаки, три года, склонившись на низеньком стуле, вколачивал в подошвы гвозди. Работа не нравилась ему. Поэтому, когда началась коллективизация, и сапожник уволил своих учеников, Ваня без сожаления собрал пожитки и отправился на рудник. Там жил его дядя. С его помощью мальчик надеялся найти новую, более интересную работу. Дяди в бараке не оказалось: он работал в первую смену. Ваня снял с плеч котомку и присел на край кровати, которую указала ему уборщица. Над кроватью висел плакат: шахта в разрезе. Ваня принялся разглядывать длинные подземные коридоры, маленькие вагонетки; их тащили такие же маленькие лошади. Под землей шла напряженная жизнь. Здесь работало много людей. Одни (это было нарисовано на плакате) управляли лошадьми, другие — отбивали кирками уголь, третьи — в особых подземных клетях поднимали уголь на поверхность. «Если бы и мне... Но примут ли? Вдруг скажут, что не дорос?» Шел девятьсот тридцатый год — второй год первой пятилетки. Еще совсем недавно на Днепре был взорван порог «Ненасытец», тысячи рабочих копались в гигантском котловане будущей гидростанции. Возводились стены Уралмаша. Под Москвой, в Бобриках, был заложен новый город — Сталиногорск. Неподалеку от него строились десятки шахт и крупнейшая в Европе электростанция. Шахта, на которую поступил Ваня Филимонов, была только что реконструирована. Сюда, под землю, постоянно накачивался свежий воздух, бесконечный канат тащил по коренному штреку груженные углем вагонетки, в лавах работали врубовые машины, спуск и подъем также совершался при помощи механизмов. Но света в шахте не было. В выработках стоял густой мрак. Не было ни транспортерных лент, ни отбойных молотков, ни электровозов. Узкоколейный рельсовый путь прокладывался непосредственно к забою. Разработка шла от ствола к границам шахтного поля Сперва Ваня плохо представлял себе сложный процесс добычи угля. Он путался в шахтерской терминологии. «Какая разница, — думал он, — между главным коренным и главным откаточным? Почему шахта имеет два ствола? Что такое штрек, лава, парная выработка, забой?» Вместе с ним работали четверо взрослых откатчиков. Расспрашивать их Ваня считал неудобным. И он молча начал приглядываться ко всему окружающему. Первые его наблюдения касались забоя. Это было главное звено шахты, здесь добывался уголь. Забой напомнил ему узкий темный чулан. Посреди него тремя рядами стояли сосновые стойки. Они поддерживали потолок; шахтеры называли потолок кровлей, а стойки — крепью. Одна из стен забоя состояла из хаотически наваленных камней. Это были сланцы, песчаники и другие «пустые» породы. Их обрушивали специально, чтобы завалить пространство, из которого вынут уголь. Другое дело — противоположная стенка. Когда Ваня впервые поднес к ней бензиновую лампу, то иссиня черный уголь заблестел и заискрился; мальчику показалось, что в пласте сияют драгоценные камни. — Отойди от груди забоя,— раздался позади голос. Ваня только теперь заметил, что стоит не на земле, а на каком-то плоском металлическом предмете. Впереди этого предмета виднелся длинный усеянный зубками нож. — От бара! — послышался тот же голос. Ваня поспешно отошел в сторону. Он увидел, что рабочий в брезентовом комбинезоне присел около машины на корточки. Заработал мотор, и бар — этот нож, или, вернее, пила — пришел в движение. Машинист направил его вниз к почве забоя. Бар врезался в пласт. Он на два метра ушел под уголь, и из щели полетели колючие черные брызги. Ваня зажмурился. Когда он открыл глаза, машина уже проехала с десяток сантиметров. Она вырубила узкую и глубокую щель у подошвы пласта. Уголь — многотонная масса антрацита — повис в воздухе.  Машина, которую увидел Ваня, называлась врубовой. Она с первого дня привлекла его внимание. И Ваня решил, что со временем обязательно будет просить начальство, чтобы его послали учиться на машиниста. Через несколько дней он увидел, как производят в забоях бурильные и взрывные работы. Бурильщики двухметровыми сверлами пробурили в пласте отверстия — скважины, старичок-запальщик заложил в них взрывчатые вещества. Ване, вместе с остальными, приказали покинуть забой. Горняки столпились в нижнем ходке. Кое-кто присел на корточки. Переговаривались вполголоса, и это еще больше настораживало. Внезапно раздался грохот, похожий на орудийный раскат. Ваню качнуло в сторону. На голову ручейками заструилась угольная крошка. Запахло гарью. Через несколько минут горняки возвратились в забой. Здесь в беспорядке валялись глыбы взорванного антрацита. Рабочие — их называли навальщиками — совковыми лопатами стали грузить в вагонетки уголь. Ваня работал откатчиком. Квалификация невысокая: толкай груженую вагонетку до откаточного штрека, а оттуда подавай под лаву порожняк. Работая здесь, он начал понимать многое из того, что еще недавно было ему неясно. Он понял, что откаточный и коренной штрек — это одно и то же, что парные выработки необходимы, чтобы лучше проветривать шахту, что для этой же цели делается не один, а два ствола. Теперь он уже знал, что в забое, кроме навальщиков, работают еще и отбойщики. Их работа особенно заинтересовала Ваню: отбойщики были непосредственно заняты добычей угля. Главными их инструментами были лом «поддира» и клинья. «Поддирой» рабочие отваливали уголь, клиньями мельчили. Отбойщики брали в забой топоры и пилы: они сами крепили кровлю. Чем дольше работал Ваня в шахте, тем яснее представлял себе путь угля от забоя до поверхности. На откаточном штреке он видел, как прицепляют к бесконечно движущемуся канату груженные углем вагонетки, как ползут они на рудничный двор, загоняются в клеть и выдаются на-гора. На поверхности уголь ссыпали в бункеры и оттуда грузили в железнодорожные вагоны. В нарядной, где перед сменой собирались рабочие, висел плакат: «Выполним пятилетку в четыре года!». Под плакатом — Доска почета, на ней фотографии лучших шахтеров-ударников. Ваня решил «записаться в ударники». Когда он сказал об этом своему напарнику — седоусому шахтеру с морщинистой красной шеей — тот улыбнулся, но все же подписал с ним договор на социалистическое соревнование. Не так давно, работая у сапожника, Ваня считал, что труд — это тяжелая, хотя и неизбежная обязанность. Ему не раз хотелось отложить в сторону шило и дратву, запустить куда-нибудь в угол колодки, рашпили и гвозди и, выпрыгнув в окно, бежать с ребятами на речку, в степь... На шахте он увидел, что горняки по-другому относятся к своему труду. И, увлеченный общим подъемом, он старался выкатить из забоя как можно больше вагонеток. Горный мастер — он был начальником смены — заметил старание и выносливость молодого шахтера. Филимонова перевели на навалку. Теперь главным его инструментом стала лопата. Сперва юноша попробовал грузить ею уголь «через руку», будто бросал на воз сено. Но вскоре понял, что, работая так, он делает много лишних движений. «А навалка-то совсем не так проста, как это казалось издали! Здесь нужна не только сила, но и сноровка, опыт». Размахивая лопатой, он стал следить, как работают другие навальщики. Определил, что первое усилие рабочие тратят на то, чтобы просунуть лопату под уголь. Как облегчить это усилие? Надо работать не только руками, решил Филимонов, но и нажимать на лопату ногой. Ободренный первым успехом, он стал продумывать вторую операцию. Лопату с углем нужно было поднять и сбросить уголь в вагонетку. Что, если во время броска сделать шаг вперед? Тогда весь корпус переместится, и лопата как бы сама приблизится к вагонетке. Он испытал и это движение. «Кажется, удачно...» Теперь он повторил обе операции в быстром темпе. Лопата ушла под уголь, Филимонов подался вперед, совок взлетел вверх, и уголь высыпался в вагонетку. Затем он сделал шаг назад, и лопата снова ушла под уголь. На следующий день Филимонов продолжал отрабатывать свои движения. Иногда стойка мешала ему наваливать уголь. Тогда он брался за топор, переставлял стойку и вновь продолжал грузить. Новичку могло показаться, что Филимонов работает с прохладцем. Но горный мастер быстро оценил его размеренную работу. — А из тебя, хлопец, получится настоящий шахтер, — сказал он и предложил Филимонову работать отбойщиком. — Настоящий горняк, — пояснил свое предложение мастер, — должен изучить все шахтерские профессии. Работа отбойщика считалась наиболее квалифицированной. Она потребовала от Филимонова решимости, смелости. Он научился не только отделять уголь от пласта, не только овладел техникой крепления, но и постиг прекрасное шахтерское правило — всегда быть готовым прийти на помощь товарищу. Филимонов жил в общежитии для молодежи. По вечерам он засиживался в красном уголке за чтением книг. Осенью Филимонова послали на курсы врубовых машинистов. Шесть месяцев учился он на шахте имени ОГПУ. Учился днем с отрывом от производства. Затем возвратился на шахту. Его назначали помощником машиниста. Учебу Филимонов продолжал. Окончил вечернюю школу, поступил на рабфак. Он вырос и возмужал за эти годы. Теперь это был взрослый, крепкий мужчина, с вдумчивым взглядом; крутой подбородок и плотно сжатые губы говорили о его настойчивости, о силе характера... 2 Была весна, и над копром с курлыканьем пролетали стаи журавлей, когда Иван Филимонов получил письмо от своего друга, который работал навалоотбойщиком в Мосбассе. «Здесь много открылось новых шахт, возможности для учебы большие», — писал товарищ. Как раз в это время Филимонов был вынужден прервать учебу, потому что рабфак, на котором он учился, перевели в город Шахты. Поразмыслив, Иван Алексеевич решил переехать в Мосбасс. Он был уже женат, имел сына. Его жена Таисия Федоровна, маленькая худощавая женщина, когда-то работала табельщицей на шахте. Распрощавшись с Донбассом, Филимоновы переехали в Московский бассейн. Вместе со своим другом Иван Алексеевич зашел в контору шахты. Это было маленькое деревянное строение, примостившееся у подножья буро-черного терриконника. — Нужны ли вам машинисты? — спросил Филимонов у начальника отдела кадров. — У нас и машины нет. Была одна англичанка «Самсон», но она не рубала. Мы передали ее вместе с машинистом на двенадцатую шахту. — А далеко ли двенадцатая? — Не особенно. Спросите там машиниста Селецкого. Его все знают. Филимонов отправился искать машиниста. Селецкий, энергичный, невысокого роста человек, был лет на двадцать старше Ивана Алексеевича. — Скажите, пожалуйста,— обратился к нему Филимонов, — работает ли у вас «Самсон»? — У нас две врубовые машины, — ответил Селецкий. — Но не хотят, понимаешь ли, рубать. — Почему? — Потому что здесь не Донбасс! — резко ответил Селецкий. — Условия у нас, парень, не те, — сказал он мягче, заметив смущение Филимонова. — Главное — кровля. Не держит. Но уголь мы все-таки даем. — А оформиться можно? — спросил Филимонов. Селецкий попросил показать документы. Иван Алексеевич видел, как зашевелились губы старого машиниста. Окончив чтение, Селецкий спросил: — Ко мне в помощники хочешь? Филимонов подумал: «Если в бассейне всего две машины, то на самостоятельную работу пока рассчитывать нечего. — Согласен, — сказал он Селецкому. — Вот и хорошо. Пошли в отдел кадров. Они направились в контору. — Оформите моим помощником, — сказал Селецкий и положил на стол документы Филимонова. Конторщик пересмотрел их и тут же стал оформлять Ивана Алексеевича на работу. «Уважают человека... — подумал Филимонов о Селецком. — Ведет себя, как настоящий хозяин»... Селецкий, действительно, чувствовал себя на шахте хозяином. Он считался лучшим машинистом и умел, несмотря на капризы английских врубовок, неплохо управлять ими. Селецкий был не только опытным машинистом. Он разбирался в строении угольного пласта, знал толк в креплении. Никто быстрее его не мог определить момент, когда лаве грозил прорыв плывуна. Он вовремя предупреждал обрушения, знал, что нужно делать, когда кровля «сорит», когда трещат стойки и верхняки, когда уголь сам выжимается из забоя. Походить в помощниках у такого машиниста двадцатилетнему Филимонову было не бесполезно. По вечерам, после работы, Селецкий приглашал к себе своего помощника. Старый машинист рассказывал, как жили шахтеры до революции, как выглядела подмосковная шахта лет двадцать назад. Перед Филимоновым вставала картина старых шахт: узкий и тесный забой, откатчик, согнувшись, везет тачку с углем. Забои никогда не проветривались, в дальних выработках, особенно в непогоду, скапливалась углекислота. Крепежного леса не хватало. Водоотливы работали плохо. Шахтерам приходилось трудиться по колено в воде. Часто происходили аварии с человеческими жертвами. — Теперь к нашим услугам всё, — говорил Селецкий, и принимался загибать пальцы. — И пневматические молотки, и механический подъем, и, наконец, врубовки. А раньше? По лестницам в шахту лазили. Отработаешь четырнадцать часов — ног под собой не чувствуешь, а тут, пожалуйста, лезь. Сверху, бывало, вода льет, руки, ноги скользят... Ты пойми, парень,— продолжал Селецкий, — нам с тобой есть чем гордиться Но работать было нелегко. Английская врубовая машина оказалась капризной, тяжелой и неуклюжей. Ее ширина почти равнялась метру. В таких условиях машинисту нужно было все время следить за кровлей: как бы не завалило. Приходилось и простаивать — ждать, пока крепильщики поставят дополнительные стойки крепления. И все же Селецкий из месяца в месяц перевыполнял план. За отличную работу наркомат тяжелой промышленности премировал его легковой машиной. Две зимы проработал Филимонов помощником у Селецкого. Он убирал штыб (мелкую угольную крошку), сбивал навесы угля, подкладывал в зарубную щель деревянные чурки, чтобы она не оседала. Эту привычную работу он выполнял легко, в то же время приглядываясь к работе старого мастера.  Газета "Московская Кочегарка" 1944 г. Селецкий был назначен помощником начальника участка. Вскоре на шахту прибыла первая партия горловских тяжелых врубовых машин «ГТК». — А не пойти ли тебе, парень, слесарем? — спросил однажды Селецкий Филимонова, когда они после смены возвращались по коренному штреку. — Заработки, правда, будут поменьше, но ты как следует изучишь наши советские машины. Филимонов согласился. Не раз и не два пришлось ему разбирать и собирать новые врубовки. Он понял «душу» мотора, особенности ведущей и режущей частей. И он убедился, что машины эти прочны и надежны. Причина большинства неполадок заключалась в неумелой работе некоторых машинистов, в их пренебрежении к осмотру врубовки, ее чистке и смазке. Шахтный комитет послал Филимонова на курсы мастеров социалистического труда. Здесь он углубил свои знания в области электротехники, механики и горного дела. Окончив курсы, Иван Алексеевич стал «ответственником»: получил право самостоятельного ведения горных работ. Теперь он был по-настоящему опытный, культурный горняк. Он завел домашнюю библиотеку. Ровными рядами стояли в шкафу сочинения Горького, Пушкина, Маяковского. Высокий копер второй Узловской шахты подымался среди шумящего поля ржи. Молодой дубовый лесок почти вплотную примыкал к шахтным сооружениям. Иван Алексеевич поселился в отдельной квартире в Аварийном поселке. Его семья значительно выросла — у него было теперь четыре сына. И поселок, и лес, и особенно шахта очень понравились Филимонову. Он внимательно оглядел наземные сооружения. Копер был сделан основательно, из сварных металлических конструкций; на его вершине, через шкив, скользили металлические тросы. Неподалеку от механического отделения стояли два чисто выбеленных домика. В одном из них помещалась электрическая подстанция, в другом — компрессорная. Здесь, словно по линейке, стояли закрытые, похожие на котлы, агрегаты. Каждый из них вырабатывал сжатый воздух; по шлангам воздух поступал в шахту; с его помощью работали отбойные молотки. Шахта была выстроена по последнему слову горняцкой техники. Стены рудничного двора были залиты бетоном, в выработках горел свет. Вместо канатной откатки по рельсам бегали маленькие, похожие на игрушечные, электровозы. Они быстро доставляли к центральному стволу длинные составы с углем. На всех очистных участках Иван Алексеевич нашел врубовые машины. С такой техникой добычу угля можно было удвоить. На втором участке Филимонов повстречал молодого врубмашиниста Филиппа Чернецкого. Это был голубоглазый хлопец из Винницы, быстрый, сообразительный, веселый. Филимонов познакомился с ним два года назад, когда Чернецкий, только что приехав с Украины, пришел наниматься на двенадцатую шахту. Но машинисты на двенадцатой были не нужны: в лавах тогда работали только «Самсоны». Чернецкий стал работать слесарем. На вторую Узловскую Чернецкого перевели раньше Филимонова. Его поставили врубмашинистом на второй участок, где начальником был Степан Федосеевич Бледных. Посоветовавшись с ним, Чернецкий решил один обслуживать две лавы. Об этом теперь он рассказал Филимонову. Работа в двух лавах не была для Ивана Алексеевича новинкой. Еще в те времена, когда он ходил в помощниках Селецкого, они таскали из лавы в лаву своего «Самсона». Работа, что и говорить, не из легких. Им приходилось ежедневно перегонять машину через сборный. А там был установлен ленточный транспортер. Поднять врубовку и перегнать ее через ленту было нельзя: она весила несколько тонн. Поэтому Филимонов вместе со слесарями разбирал секции транспортера. На это уходило много времени. Филимонов провел на участке Бледных около часа. — Работаю я на горловской канатной, — говорил Чернецкий Ивану Алексеевичу. — Машина, сам знаешь, на двадцать сантиметров уже «англичанки». Кроме того, она легче ее на целую тонну. Поэтому мне не приходится разбирать транспортер. Мы делаем подмостки и тянем врубовку через сборный. На участке Бледных Иван Алексеевич познакомился с горным мастером Дунаевым. Молодой, горячий, порывистый, он с первого взгляда понравился Филимонову. Дунаев рассказал Ивану Алексеевичу о первых результатах работы Чернецкого: участок при плане в 420 тонн в сутки уже несколько дней выдавал 500 тонн. — Но машинисту все-таки трудновато? — не то спрашивая, не то утверждая, проговорил Филимонов. — Какое! — возразил Дунаев. — Чернецкому, правда, приходится спускаться в шахту не один, а два раза в сутки, но зато... — И сколько времени проводит он под землей? — перебил его Иван Алексеевич. — Каждый раз часа четыре-пять. — Это не так уж много... — сказал Филимонов задумчиво. Его назначили работать на первый участок. Начальником там был опытный донецкий шахтер Дмитрий Анисимович Слугин. Человек неторопливый, рассудительный, он никогда не принимал поспешных решений. Но если, взвесив все «за» и «против», убеждался в правильности нового метода, то последовательно брался за его внедрение. Слугин приехал в Мосбасс в годы первой сталинской пятилетки. Он окончил курсы мастеров социалистического труда и вскоре был послан на строительство второй шахты. За плечами Дмитрия Анисимовича были долгие годы работы в угольной промышленности. Начал он свою трудовую жизнь, как и Филимонов, с откатчика и вагонщика. На участке Слугина были две врубовые машины. Каждую из них обслуживал отдельный машинист. Так уж было заведено, к этому привыкли. Слугин, конечно, знал, что на втором участке Чернецкий решил один обеспечивать врубом две лавы. Но неизвестно, какие еще будут результаты... Слугин остался доволен новым машинистом: Филимонов работал четко и быстро, машина слушалась его и действовала безотказно. И все же Слугин насторожился, когда Иван Алексеевич сказал ему, что двум машинистам на участке, по его мнению, нечего делать. — То есть? Вы считаете?.. — начал Дмитрий Анисимович. — Буду рубать, как Филипп Чернецкий, — сказал Филимонов. — Врубом обеспечу все три смены. И машины обязуюсь держать в порядке. Предложение Филимонова показалось Слугину и заманчивым и рискованным. Дело, что ни говори, новое... Вдруг Филимонов сорвется? — Давайте решим так, — осторожно предложил Слугин, — второго машиниста я временно переведу в слесари, а в случае чего... — Не беспокойтесь. Я все продумал. Ошибки быть не должно.  Газета "Сталинcкое Знамя" 1941 г. И ошибки, действительно, не получилось. Филимонов стал дважды спускаться в шахту. Каждый раз он проводил там не более четырех часов. Он с ловкостью заводил бар под угольный пласт, а затем, присев на корточки, включал ведущую часть. Врубовка двигалась вдоль забоя, из щели стремительно летела угольная крошка. Вслед за машиной шли навалоотбойщики. Они, чтобы не отстать, должны были перевыполнять норму. И рабочие поторапливались. Участок Слугина вызвал на соревнование второй участок. Филимонов подписал социалистический договор с Филиппом Чернецким. Между машинистами началась напряженная борьба за 15 тысяч тонн угля в месяц. 3 Двадцать второго июня, в воскресенье, началась война. На следующий день Филимонов поднялся на заре и, распрощавшись с детьми и Таисией Федоровной, отправился в военкомат. У дверей военкомата его окликнул начальник шахты. — Ты зачем здесь, Иван Алексеевич? — Листок у меня. Обязан явиться на второй день мобилизации. — Подожди. Я переговорю с комиссаром. Филимонов, недоумевая, остался около подъезда. К военкомату спешили люди с вещевыми мешками, узлами и чемоданчиками. Некоторые шли одни, других провожали жены. Около дверей люди останавливались. Мужья в последний раз обнимали жен. Филимонов заметил, что почти никто из женщин не плакал. Начальник шахты вышел к Филимонову через несколько минут. — Тебе когда работать? — озабоченно спросил он. — В ночь, — ответил Филимонов, не понимая, какое значение может это иметь теперь. — Иди, Иван Алексеевич, работай, — сказал начальник. Филимонов с удивлением посмотрел на него. — Иди, говорю, — повторил начальник. — Ты нужен шахте. Военкомат выдал на тебя бронь. Филимонов остался на второй Узловской. Он сознавал, что теперь обязан работать много лучше, чем прежде. Ведь отныне добытый им уголь пойдет для военных заводов, для паровозов, которые повезут воинские эшелоны к фронту. По две смены не вылезал из-под земли. В сутки он успевал сделать три и четыре вруба. По ночам города и поселки Мосбасса погружались во тьму. Начались воздушные тревоги. Уныло выли в ночи гудки шахт, заводов и паровозов. Филимонов не раз слышал далекое урчание вражеских бомбардировщиков. Но они пролетали мимо. Однажды ночью, поднявшись из шахты, Иван Алексеевич увидел зарево. Оно подымалось с северо-запада, где в шестидесяти километрах находилась Тула. Филимонов по гулкой железной лестнице забрался на вершину копра. Оттуда ему хорошо было видно, как вдалеке вспыхивают разрывы зенитных снарядов, как маячат в ночном небе белые шары осветительных ракет. Налеты на Тулу теперь не прекращались. Это было время, когда гитлеровское командование предприняло второе генеральное наступление на Москву. Фашисты пытались окружить столицу с юга и севера. Шесть недель, не затихая, шли упорные бои за Тулу. Работа железнодорожного транспорта была нарушена. Шахты с каждым днем получали все меньше порожних вагонов. А уголь все поступал на-гора. Его стали складывать в отвалы. Огромные пирамидальные груды выросли на шахтном дворе. В них скопились многие тысячи тонн топлива. ...Была теплая и тихая ночь. Светила луна. Длинные тени падали от копра, от здания шахтного комбината, от белого домика, в котором помещалась электроподстанция. Филимонов вместе со сменой готовился к спуску в шахту. Он переоделся в брезентовый рабочий костюм, надвинул на лоб фибровую каску и с лампой в руках вышел на залитый лунным светом двор. В это время в небе послышался тяжелый гул самолетов. — Немецкие... — сказал кто-то позади. Самолеты шли низко, их моторы натужно ревели. «Нагруженные», — подумал Иван Алексеевич. Вместе с Чернецким и Дунаевым он укрылся в тени, которая падала от здания подстанций. Самолеты скрылись за лесом. И почти одновременно раздались мощные взрывы. В подстанции тонко задребезжали стекла. — Север бомбят. — Неужели ГРЭС? — А если химкомбинат? Филимонов некоторое время слушал, как рвутся бомбы, как захлебываются в торопливой скороговорке зенитные пулеметы. Затем обратился к товарищам: — Налет — налетом, а нам нужно уголь давать.  Горняки спустились в шахту. В выработках было темно. Не оказалось тока и в кабеле, который питал врубовые машины. Около часа простояли горняки на рудничном дворе. Затем в шахту спустился парторг. Он сообщил, что ни ГРЭС, ни химкомбинат от налета не пострадали, ток в шахту сейчас будет дан. В эту ночь Филимонов работал с особым ожесточением. Навалоотбойщики не поспевали за ним. Бар его врубовки, словно циркульная пила, подрубал и подрубал пласт. Фронт, тем временем, приближался к Сталиногорску. Явственно слышался гул артиллерийской стрельбы. Гитлеровские летчики днем и ночью бомбили шахты Подмосковья, повредили железнодорожную линию Сталиногорск — Москва. Бассейн оказался отрезанным от столицы. В Туле по-прежнему не утихали бои. Части Красной Армии вместе с тульскими оружейниками и шахтерами героически обороняли город. Тогда гитлеровцы направили главный удар восточнее Тулы — на Узловую и Сталиногорск. В двадцатых числах ноября немцы прорвали советскую оборону. В прорыв хлынули крупные танковые силы генерала Гудериана. На улицах Сталиногорска показались неуклюжие, пестро раскрашенные фашистские танки. Они быстро протарахтели по присыпанному снегом асфальту, проехали мимо полукруглого здания горкома партии и остановились около восьмиэтажного дома с башенкой. Вслед за танками потянулась пехота. Солдаты шли гурьбой, не соблюдая воинского порядка. Их лица посинели от холода. Многие поверх маленьких, остро торчащих пилоток, повязали женские платки и шарфы. Город встретил захватчиков злобным молчанием. Улицы обезлюдели. 4 В середине декабря 1941 года в результате контрнаступления под Москвой Сталиногорск и Узловая были освобождены от немецкой оккупации. Стране нужен был уголь. Он еще с осени лежал в отвалах. Теперь его стали отгружать потребителям. Но погрузочных машин не было. Рабочие на носилках таскали уголь в вагоны. Филимонов задумался: как механизировать погрузку? Вместе со слесарем Мужичковым они решили использовать для этого шахтный транспортер. Рабочие установили вдоль отвала столбы, на них положили бревна и доски. По этим деревянным секциям привод пошел легко, без задержек. — А деревянные секции можно и в лавах поставить,— сказал Филимонов Мужичкову. — Мы вполне обойдемся без металла... Погрузка угля с помощью транспортера пошла во много раз быстрее. Шахтеры, забравшись на отвал, сыпали на движущуюся ленту уголь, который перемещался на железнодорожные платформы. В середине февраля 1943 г. вторая Узловская начала выдавать уголь. Работала пока одна лава, остальные готовились к пуску. Начальником второго участка был назначен Иван Никитович Дунаев. Он, прежде всего, правильно расставил людей в лаве. О нем шахтеры говорили: «Болеет Дунаев за подготовку». Он, действительно, всерьез занимался подготовкой рабочего места. При нем каждая смена стала готовить для следующей фронт работы. Филимонов сравнивал двух начальников: Слугина и Дунаева. При Слугине все держалось на строгом ритме, на железном, не знающем отступлений распорядке, Дунаев, иногда, мог позволить участку «работать с холодком», после «нажимал». Человек он был порывистый, любящий рискнуть. Леса в ту пору не хватало, крепление было в скверном состоянии. Другой бы начальник, возможно, и отказался работать в таких условиях. Но Дунаев, не только работал, но и давал повышенную добычу. Правда, у него не раз заваливало лаву. В таких случаях Дунаев по трое суток не вылезал из шахты. И всегда исправлял положение.  Газета "Московская Кочегарка" 1944 г. На участке, кроме Филимонова, работали несколько молодых рабочих и два опытных горняка — Михаил Корытко и Алексей Филипповский. Они оба с первых дней стали перевыполнять нормы выработки. Михаил Корытко был родом из Белоруссии. Двадцатилетним юношей он покинул родную деревню и уехал в Донбасс. Когда началась война, Корытко мобилизовали в армию; вскоре он вместе с другими донецкими шахтерами, среди которых был и Филипповский, приехал в Подмосковье. Центральный ствол еще не работал. Не были пущены и электровозы. Вагонетки до рудничного двора гоняли вручную, а после выдавали на-гора через материальный ствол. На шахтном дворе по-прежнему не умолкали топоры: строилась новая эстакада, восстанавливался копер центрального подъема. В эти трудные дни восстановления на шахту пришли первые женщины. Среди них была Маруся Пашетных. Ее поставили откатчицей. Маруся спустилась в забой впервые. Ее муж, как и сотни советских людей, был на фронте. Она считала себя обязанной заменить его на шахте. В начале марта Иван Алексеевич выехал в Тулу: там происходило совещание стахановцев. На повестке дня совещания стоял вопрос о восстановлении и дальнейшем развитии угольного бассейна. Мосбасс по-прежнему играл значительную роль в топливном балансе страны. Совещание происходило в тревожной прифронтовой обстановке. Участники его с трибуны говорили о том, что шахтеры Московского бассейна должны своей стахановской работой приблизить победу над врагом. На обратном пути из Тулы в Сталиногорск Иван Алексеевич заболел. С трудом добрался до дома и слег в постель. Вскоре новый парторг шахты Хватов прислал врача. Тот осмотрел Филимонова, установил воспаление легких. Наутро заглянул и Хватов. Он принес «передачу»: сливочное масло, сахар, белые булки. По тем временам это было ценным подарком. Несколько дней пролежал Филимонов в постели. Таисия Федоровна не отходила от него. Наконец, температура спала. Иван Алексеевич поправился и приступил к работе. Участок Дунаева по-прежнему соревновался с участком Бледных. Там, как и до войны работал Филипп Чернецкий. Иван Алексеевич вызвал его на соревнование. В марте машинисты подрубили свыше 10 тысяч тонн угля. Их врубовые машины уже были не новые, особенно сработались баровые параллели. Это было опасно. Зарубная щель получалась узкая, бар мог заклиниться. Филимонов и Чернецкий отправились к начальнику шахты. Они попросили его дать новые параллели. — Вы же знаете, что Горловский завод захвачен противником, — сказал начальник.— Параллели придется изготовлять самим. Филимонов добавил: — Или продумать, чем заменить их. Через несколько дней Чернецкий, встретив Ивана Алексеевича, спросил: — Когда сменим параллели? Бар то и дело заклинивается. — Давай не параллели менять, а зубки гнуть, — предложил Иван Алексеевич. — Как это? — Особые зубки выкуем. Согнем по плоскости и поставим остриями вверх. Тогда зубки не будут зависеть от параллели. Это даст устойчивый угол резания... — И нижние тоже согнем, — подхватил Чернецкий. — Только поставим их не вверх, а вниз! Они несколько дней возились в кузнице. Затем испытали свое изобретение в лаве. Бар шел ровно, без рывков и остановок. Слух о гнутых зубках быстро разнесся по шахтам Мосбасса. На вторую Узловскую зачастили машинисты с соседних угледобывающих предприятий. Горняки просили Филимонова и Чернецкого рассказать, как делать гнутые зубки, как пользоваться ими. Изобретение Филимонова и Чернецкого стало применяться на многих шахтах Подмосковья. 5 Ивану Алексеевичу за прошедшие месяцы пришлось немало поработать. В апреле 1943 года он подрубил около двенадцати тысяч тонн угля, а в июне — четырнадцать тысяч семьсот. Теперь в шахте работало уже четыре участка. Лучшими считались участки Дунаева и Бледных, они давали до трех четвертей общешахтной добычи. Лава на участке Дунаева была отличная: пласт мощный, кровля крепкая. Выемку делали в два с половиной, три метра. Смена, в которой работали навалоотбойщики Корытко и Филипповский, насыпала более двухсот тонн при плане в сто тридцать. На участке была создана молодежно-комсомольская смена. Тут была и Маруся Пашетных. Коммунисты участка избрали партгруппоргом навалоотбойщика Филипповского. Он был ровесником Ивана Алексеевича — ниже среднего роста, черноволосый, с мягким украинским выговором. По его совету Филимонов написал статью в местную газету: поделился своим производственным опытом. Вскоре он вызвал на социалистическое соревнование всех врубовых машинистов Мосбасса. Филимонов призвал их подрубать не менее десяти тысяч тонн в месяц. В лаву к Филимонову зачастили журналисты. Они не раз писали о нем статьи и очерки, сравнивали его врубовку с пушкой, метко стреляющей по врагу. Иван Алексеевич обучил своему методу работы нескольких молодых рабочих. Они, став машинистами, вступили с Филимоновым в соревнование. Он от души радовался успехам товарищей. ...Спустившись в шахту, Иван Алексеевич направляется по главному откаточному. Около сборного штрека он встречает начальника участка. — Как лава? — спрашивает Филимонов. — Порядок, — отвечает Дунаев. — А дорога? Раскоска произведена? Они вместе идут по сборному штреку; сбоку, укрепленный на стойках, движется конвейер. Медленно проплывают, блестя в свете электрических ламп, глыбы угля. Помощник Филимонова, расторопный, смышленый парень, протягивает по лаве тяжеловесный четырехфазный кабель.  Газета "Московская Кочегарка" 1945 г. Иван Алексеевич прежде всего осматривает, как приготовили ходковые крепильщики дорогу для врубовой машины. Он проходит из одного конца лавы в другой, глядит, нет ли навесов, не слишком ли близко к груди забоя поставлены стойки. Ходок в порядке. Каждая рама стоит, словно влитая. Стукнешь по ней — звенит. Филимонов внимательно разглядывает, как залегает угольный пласт. Это вошло у него в привычку. Уголь в шахте лежит не всегда ровно, иногда он резко подымается вверх, иногда — падает вниз. Иван Алексеевич старается запомнить: в какой части лавы начнутся нарушения в пласте. Впоследствии, во время работы, он заранее даст машине нужное направление. Поэтому бар у него всегда идет только по углю. Перед началом работы Иван Алексеевич интересуется не только пластом и кровлей. Он тщательно проверяет состояние машины. В этом одна из причин его трудовых успехов. Он выработал свой, филимоновский режим ухода за врубовой машиной. Этот режим основан на глубокой привязанности машиниста к своему труду, к своей врубовке. Вот и сегодня, проверив вместе с помощником, нет ли пробоин в кабеле, он, не включая ведущей и режущей частей, медленно поворачивает ручку контроллера. Мотор работает вхолостую. Иван Алексеевич, склонившись к машине, напрягает слух. В тишине лавы ясно раздается мягкое и ровное жужжание. Это убеждает его, что мотор исправен. Тогда с той же тщательностью он проверяет ведущую, а после и режущую части. Свое рабочее время он привык мысленно разделять на два этапа: на подготовку машины к работе и на непосредственную подрубку пласта. В основной части своего труда он достиг большой быстроты: лаву, длиной в пятьдесят метров, он подрубает за один час сорок пять минут. Подготовка машины у него занимает столько же времени. Иван Алексеевич убежден, что машинист должен всегда быть начеку. Поэтому, спустившись под землю, он каждый раз придирчиво и строго осматривает врубовку. Проверка окончена. Помощник растягивает по лаве канат и закрепляет упору. — Натягивай! — кричит он из темноты. Иван Алексеевич включает ведущую часть. Машина медленно трогается. Она ползет вдоль груди забоя и останавливается в том месте, где предстоит завести бар под уголь. Помощник, склонившись над врубовкой, высыпает из мешочка, груду зубков. Он при помощи ключа начинает крепить их на цепи бара. Иван Алексеевич приступает к смазке машины. Это — еще один производственный «секрет»: для каждой части машины он использует особую смазку. В режущую часть заливает масло, смешанное с солидолом, в ведущую — жидкое машинное. После, во время работы, он неустанно следит за поддержанием определенного уровня смазки. Бар, с надетыми на него зубками, медленно уходит под пласт. Вот он до конца скрывается в щели, и оттуда уже летят мелкие кусочки угля.  М.И.Калинин с коллективом шахты №2 после награждения предприятия орденом Трудового Красного Знамени. 4 июля 1942 г. В лаву с шахтерской лампочкой в руках входит парторг Хватов. На нем брезентовый светлый комбинезон и резиновые сапоги. — Иван Алексеевич, поздравляю! — кричит он машинисту. Не останавливая машины, Филимонов оглядывается на парторга: — В чем дело? — С наградой... — Хватов снимает рукавицу и пожимает широкую ладонь Ивана Алексеевича. — Указ Президиума... Наша шахта за восстановление награждена Трудовым Знаменем. Наградили нескольких горняков: начальника шахты, главного инженера, плотника Живоглазова и тебя... — парторг еще раз пожимает Филимонову руку. — С орденом тебя! С Трудовым Красным Знаменем! 6 — Слугин! Родной! — приветствовал Иван Алексеевич! — Живой, значит? Здоровый? — Живой — да, а насчет здоровья... Видишь — на костылях. — В ногу? Тяжелое? — Да, в ногу... Под чистую освободили. Теперь инвалид... — Где же это тебя? На каком фронте? — На 4-ом Украинском. — Давно? — Еще в феврале. Дрался, понимаешь ли, и под Кизляром, и в Сталинграде, и в Крыму. И надо было случиться, что под самый занавес... — Слугин не договорил и вздохнул. — Ничего, поправишься. Вместе будем работать. — Сам об этом думаю. Надоело, как воробью, на одной ноге прыгать. Великая Отечественная война шла к победоносному завершению. По радио три раза в сутки передавались известия о победах на фронте. По вечерам гремели салюты. Тысячи разноцветных ракет сверкали в ночном московском небе. На дворе Второй Узловской шахты была вывешена карта фронтов. Сперва — Европейской части Советского Союза, затем — прибалканских стран, ныне же появилась новая карта с трудными названиями: Хемниц, Бремен, Свинемюнде... Год назад закончилось освобождение советской земли. На шахтах Подмосковья царил небывалый трудовой подъем. Никогда раньше так сильно не ощущали люди своей личной ответственности за судьбы общего дела. Каждый учился мыслить масштабами государства, в каждом просыпался государственный деятель.  Газета "Московская Кочегарка" 1944 г. Филимонов взял новые повышенные обязательства. Это совпало с уходом Дунаева: его перевели в другие, вновь нарезанные лавы. Вместо Дунаева на участок назначили инженера Пичугина — «белоручку», как звал его Филимонов. При Пичугине рабочие места стали готовиться хуже, смены простаивали. Усложнились и горные условия. В лавах появилась вода. Она просачивалась из почвы. Дренажные канавы оказались мелкими. Врубовка плыла по почве, как по реке. Май, веселый и юный, когда зеленеет трава и на березках распускаются молодые клейкие листочки, принес самое долгожданное, самое замечательное: — Победа! — Германия капитулировала! Неподалеку от машинного отделения Иван Алексеевич встретил Марусю Пашетных. Она сидела на бревнах, обхватив голову руками. По ее щекам текли слезы. — Что с тобой, Маруся. В такой день... — Вот... Похоронная... Кого ждать буду? — Успокойся, Маруся. Мы не оставим тебя. Слышишь? Много горя принесла народу война. Она потребовала жертв не только на фронте. Взять хотя бы Бледных. Отличный работник, просто можно сказать — золотой. И если бы не война — разве пришлось бы ему лезть в незакрепленную выработку? А теперь — Бледных в больнице. Иван Алексеевич несколько раз навещал раненого товарища. — Не двигаются пальцы... Неужели не смогу вернуться на шахту? Однажды, это было под осень, Бледных, вместе со Слугиным появился в здании шахтного комбината; рука Степана Тимофеевича была перевязана; Слугин шел, тяжело опираясь на палку. Иван Алексеевич только что выехал на-гора; он сдавал в окошечко свою лампу. — Ну, как дела на участке? — остановил его Слугин. — Сколько подрубил сегодня? — Дела, сказать по правде, неважные, — хмуро ответил Иван Алексеевич. — Еле-еле сто тонн вытягиваем. Народа в лавах полно, тесно даже, а порядка ни на грош. Дорогу для машины готовят отвратительно, забойный конвейер то и дело ломается, а наш прекрасный Пичугин сделал себе подтяжки из проволоки, ходит по лаве, да покрикивает: «Давайте, давайте!» А что «давайте» — и сам не знает. — Так уж не знает, — недоверчиво сказал Бледных. — Как-никак, инженер... — Да он в шахте и дня не проработал! В конторе где-то штаны протирал. В горном деле ни бельмеса не смыслит. На днях приходит к нему с обхода десятник и говорит: «Утренняя смена берет первый вруб, а мне идти во вторую. Но опять придется стоять: угля не останется, а второй вруб сделать нельзя — нет крепежного леса». А Пичугин ему: «Я видел: над машиной стоят крючки и у запасного есть крючки». «Что ж из этого?» — спрашивает десятник. — «Разворачивайте, — отвечает Пичугин, — машину и рубайте второй вруб». Мы все переглянулись. «Как же, говорю я, товарищ Пичугин, рубать? Ведь посреди лавы крючков-то нет!» А он — еще лучше: «Где нет крючков, там не рубайте». Честное слово не вру!  Газета "Московская Кочегарка" 1943 г. После окончания войны Вторая Узловская несколько месяцев подряд не выполняла государственного плана. Некоторые связывали это с уходом парторга Хватова: его, как специалиста лесного хозяйства, перевели куда-то на север. В лавах теперь все меньше и меньше оставалось коммунистов: большинство донбассовцев уехало на Украину, другие были выдвинуты на руководящую работу, третьи ушли учиться... Теперь вместо опытных, знающих свое дело шахтеров в лавах работали молодые необученные парни. Большинство из них приехало из недавно освобожденных районов Западной Белоруссии. Они плохо разбирались в горной технике и, как говорили шахтеры, «гробили» механизмы. В эти дни на шахту прислали нового парторга Михаила Павловича Тимакова. Это был опытный партийный работник, много лет проработавший в Подмосковном угольном бассейне. Войну Тимаков провел на фронте, был несколько раз ранен, участвовал в битве за Сталинград. В первый же день новый парторг познакомился с Иваном Алексеевичем. — Вы спрашиваете о неполадках? — спросил его Филимонов. — Их в последнее время стало так много, что не знаю, с чего и начать. Взять, к примеру, сегодняшний день. Прихожу в лаву, — дороги для машины нет. А кто виноват? Бригадир ходковых крепильщиков. В погоне за быстротой он не обеспечил качества. — А нельзя ли подобрать другого бригадира? — спросил парторг. — Почему нельзя? — возразил Филимонов.— Подобрать, естественно, можно. Взять, к примеру, Липовца. Дельный крепильщик, член партии. — А где он работает, Липовец? — У нас на участке. Но Пичугин отказался поставить его бригадиром. — Сегодня к начальнику шахты явились товарищи Слугин и Бледных, — заметил Тимаков. — Они хотят вернуться на шахту... Филимонов обрадовался. — Это я понимаю! Пичугин не авторитет. Молодежь и слушать его не желает. ...Через несколько дней был созван партийно-хозяйственный актив шахты. Вопрос один: как добиться выполнения и перевыполнения государственного плана. Собрание открыл парторг. Народу собралось более ста человек. В нарядной было тесно и задние, чтобы лучше видеть оратора, встали на скамьи. Тимаков напомнил, что Вторая Узловская удостоена высокой правительственной награды. На шахте вырос дружный, работоспособный коллектив. Стахановская работа таких мастеров угля, как Филимонов, Чернецкий, Слугин, Бледных, Дунаев, — залог того, что у шахты есть все возможности не только выполнить, но и перевыполнить государственный план. Слово попросил начальник шахты. Он откровенно признал, что причина невыполнения плана заключается в первую очередь в том, что руководство не наладило технической учебы молодежи, не внедрило график цикличности, допустило отставание подготовительных работ. — Этому мы должны положить конец. В ближайшее время на шахте будет создана большая сеть стахановских школ, улучшены условия труда и быта. Уже отпущены средства для строительства двух жилых домов. Начальникам участков поручено составить графики. Механизмы будут полностью отремонтированы. Мы надеемся, — взволнованно заключил начальник шахты, — что сумеем вернуть Второй Узловской ее доброе старое имя.  Газета "Московская Кочегарка" 1944 г. Когда собрание подходило к концу, слово взял Иван Алексеевич. Он прочел проект резолюции. В ней указывалось, что партийно-хозяйственный актив считает необходимым перевести большую часть коммунистов на работу под землю, усилить темпы подготовительных работ, ввести график цикличности, широко развернуть среди горняков социалистическое соревнование. По предложению Тимакова Иван Алексеевич был избран партгрупоргом второго участка. Партийная группа состояла теперь из пяти человек: Филимонов, Слугин, бригадир крепильщиков — Липовец, и два недавно вернувшихся из армии горняка — Митяев и Ремнев. Все коммунисты были расставлены по сменам; это обеспечивало их влияние на производственные дела. На участке, в сменах и бригадах был установлен постоянный контроль за выполнением обязательств. Ежедневно, после окончания работы, Иван Алексеевич подводил итоги трудового дня. Комсомольцы (их на участке работало несколько человек) выпускали стенные газеты — «молнии». И партгруппа добилась общего подъема: участок Слугина первым на шахте стал работать по графику. Цикл завершался ровно в сутки. Партийная группа Филимонова решила внедрить на участке двухсменный график работы. Как известно, трудовые процессы в лаве разделяют на работу по выемке угля, что по-горняцки называется очистными работами, и на подготовку рабочего места. Вторая Узловская долгие годы работала в три смены. Рабочие были заняты и добычей угля, и подготовкой. При двухсменном графике нужно было разделить труд угольных рабочих и подготовителей. Две смены должны были добывать уголь, одна — строить ходок, переносить конвейер, ремонтировать оборудование и производить посадку кровли. При этом необходимо было работать так, чтобы за сутки выходило не три, а четыре выемочных лаво-смены. Коммунисты решили полностью использовать полезное время работы смен. Это означало, что каждая смена должна укладываться в восемь рабочих часов. Нельзя «одалживать» ни одной минуты у следующей смены. Тебе отведено время — будь добр, уложись в него. Затем, нужно было сократить «пустое» время между сменами. Если подготовители окончили работу — лава без промедления переходит в распоряжение добычной смены. Наконец механизмы должны были работать бесперебойно. Филимонов предложил создать при участке свою подземную кладовую. Здесь должны храниться запасные детали. — Это, — говорил Иван Алексеевич, — поможет нам быстрей устранять все повреждения. Участок Слугина начал работать по новому методу. Цикл, как и прежде, начинал Иван Алексеевич. Утром он спускался в шахту и делал первый вруб. Казалось, успех участка сосредоточивался в его руках. Но в то же время высокая производительность труда Филимонова находилась в прямой зависимости от остальных рабочих участка. Технически грамотные, передовые люди, они отлично понимали роль врубовой машины. Один из старейших крепильщиков — Никита Ушаков говорил: — Мы должны работать так, чтобы для машины всегда была дорога. Не будет вруба — не будет и уголька. Пока Филимонов подъезжал к концу лавы, навалоотбойщики заканчивали добирать уголь в соседней лаве. Затем они уступали место посадчикам и монтажникам, а сами переходили в новую, только что подрубленную лаву. Они расстанавливались не от штрека, а от машины. Это делалось для того, чтобы вовремя расчистить обратную дорогу для врубовки. Филимонов заканчивал подрубку пласта и выезжал из шахты, проработав под землей половину рабочего дня. Он отдыхал до четырех часов, а там вновь спускался в ту же лаву, разворачивал машину и делал второй вруб. После того как уголь второго вруба убирали, в лаву приходили монтажники и трубопроводчики. Начиналась переноска конвейера, монтировались трубы со сжатым воздухом, производилось обрушение кровли в выработанном пространстве. Эти процессы заканчивали цикл. Новый цикл начинался в соседней лаве. Там имелась другая врубовая машина. Но на ней Филимонов работал на следующий день, когда дорога для машины была готова. Двухсменный график помог партийной группе полнее использовать фронт работ. Участок теперь больше добывал угля, хотя механизмы загружались и не так сильно, а электрической энергии расходовалось меньше. Двухсменный график работы быстро распространился по всем подмосковным шахтам  Газета "Московская Кочегарка" 1945 г. Шел третий год послевоенной сталинской пятилетки. Еще зимой шахтеры Мосбасса по почину ленинградцев взяли на себя обязательство: выполнить пятилетку в четыре года. Иван Алексеевич один из первых в два с половиной года выполнил свою пятилетнюю норму. За это время он подрубил около ста тысяч квадратных метров угля. Если этот уголь погрузить в железнодорожные вагоны, то они займут расстояние от Сталиногорска до Тулы. Вслед за Филимоновым норму закончили еще несколько знатных мосбассовцев. Среди них, лучших людей бассейна, был знатный забойщик из «Сталиногорскугля» — Иван Федорович Дремов. 7 В середине августа Филимонов был приглашен в Москву на празднование Дня шахтера. В поезде он встретил Дремова. Горняки не были лично знакомы; хотя не раз видели друг друга в президиуме собраний и слетов. Через семь часов они были уже в Москве. Филимонов не был в столице более года. Вместе с Дремовым он побывал на площади Ногина в Министерстве угольной промышленности. Там горнякам дали направление в гостиницу. Они поселились в одном номере на Пушкинской улице. Горняки побывали в Музее Ленина, слушали концерты в зале Чайковского, осматривали Третьяковскую галерею. Обычно только за полночь они возвращались домой. ...Под вечер, это было на четвертый или пятый день по приезде в Москву, Дремов предложил Филимонову съездить в Сталиногорск. — А через сутки вернемся. Здесь же — рукой подать. Иван Алексеевича самого беспокоило, как идут дела на шахте. Ночью горняки были уже в поезде. Филимонов забрался на верхнюю полку и вскоре уснул, а Дремов сидел у окна, наблюдая, как летят от паровоза искры. В купе было тепло, тихо. Из репродуктора раздавалась еле слышная музыка. Играли на скрипке. Дремов слушал, полузакрыв глаза. Неожиданно музыка оборвалась. — Передаем Указ Президиума Верховного Совета, — послышался голос диктора. Дремов подошел к репродуктору. — Одиннадцать шахтеров Московского угольного бассейна награждены званием Героя Социалистического Труда...  Дремов повернул рычажок, и голос диктора стал громче. Горняк услыхал фамилию начальника участка Борискина, потом — свою. Ошибки быть не могло — сошлась не только фамилия, но и имя и отчество. — Филимонов! — возбужденно воскликнул забойщик, тормоша товарища. Тот удивленно открыл глаза. — Наградили... Героя дали... Сейчас тебя назовут... Иван Алексеевич свесил с полки босые ноги. Сказал: — Поздравляю... Но откуда ты взял, что и меня?.. — По алфавиту передают. Слушай. — Меня не назовут, — мотнул головой Филимонов. — Не назовут! — повторил он упорно. Диктор, словно диктуя кому-то, размеренно перечислял: — ...проходчику Коваленко, начальнику комбината Лебедкову, начальникам участков Николаеву и Перелыгину, управляющему треста «Мосшахтострой» Парамонову, управляющему трестом «Красноармейскуголь» Субботину... — Вот видишь? — проговорил Филимонов. Диктор с той же размеренностью продолжал: — ...Филимонову... Ивану... Алексеевичу... Горняки молча посмотрели друг на друга. Затем Иван Алексеевич спрыгнул с полки. Он крепко, по-мужски, обнял Дремова. Поезд, громыхая на стыках, мчал их в Сталиногорск. Б.Саблин В продолжение темы: В поисках лагерей НКВД. Шахта №2 | |
| Категория: История родных мест | Просмотров: 1846 | Добавил: foxrecord | Рейтинг: 5.0/3 | | |
| Всего комментариев: 6 | |||||||
| |||||||
