Решил открыть новую рубрику. Она будет полностью отдана людям, нашим землякам, которые жили и живут рядом с нами. Обычные люди со своими слабостями, недостатками, но у каждого из них в биографии есть такие геройские страницы, о которых мы, зачастую, и не подозревали. Сейчас очень неблагодарное время, в обществе поменялась шкала ценностей, многие из поступков наших героев нынешнему поколению трудно даются даже для простого осмысления. Возможно, эти публикации помогут кому-то понять что-то очень важное в своей жизни. По крайней мере, я очень на это надеюсь.
  Открывают этот цикл автобиографические страницы воспоминаний Николая Никитовича Буренкова, ветерана Великой Отечественной войны, ветерана шахтёрского труда, у которого получается не только владеть своим боевым оружием или рабочим инструментом, но и есть талант владения словом 
   Родился я в 1923 году 5 апреля в крестьянской семье, многодетной, восьмым ребёнком. Старшая девочка умерла, ещё грудным ребёнком, и нас осталось восемь человек детей. Жили в одной хате построенной из брёвен на земельном участке в 16 гектаров, занимались земледелием и водили скотину: 2-3 коровы и телята, 6-7 овец старых с их ягнятами, пара лошадей и куры. Примерно половину этого участка распахивали под посевы ржи, овса, ячменя и других посевов. Остальная часть участка заросла лесом и кустарниками, где пасли скотину и заготавливали дрова. Начиная с дошкольного возраста, мы с братом Фёдором пасли скотину. Я был у него помощником. В школу я ходил за 4 версты ежедневно по бездорожью, и в дождь, и в стужу. Никаких пенсий и зарплат тогда не было. Деньги добывали только, если есть что продать для выплаты налога и самого необходимого. Для освещения покупали керосин, а если керосин кончался, то жгли лучину. Одежду и обувь шили сами из овечьей кожи. Из шерсти вязали носки и варежки. Ходили и в лаптях. Зимой мать и сёстры пряли лён и ткали холсты. Из них шили нам рубашки и штаны. Всё делали сами. 

Семья Буренковых 50-е годы

   К началу тридцатых годов началась коллективизация. Отец не хотел вступать в колхоз. Его обложили большим налогом, который он не мог выплатить. И у нас отобрали всю скотину и дали ему 6 месяцев принудительных работ. Он отработал и с этого времени заболел, а 2 мая 1932 года его похоронили. Мне тогда было 9 лет, и я пошёл работать в колхоз, так как старшие братья и сёстры из дома разъехались на свои хлеба. У нас остался самый старший Фёдор, ему тогда было 16 лет, он тоже работал в колхозе. Работал я сначала погонщиком, т. е. на лошадях возил навоз на поле, и выполнял другие перевозки, а потом и другие работы: прополку льна и сенокошение, молотьбу, возил всякие заготовки, которые государство накладывало на колхоз. Приходилось таскать мешки с зерном, которые были для моего возраста слишком тяжёлыми. Платили нам в колхозе плохо, писали трудодни, а на трудодни давали очень мало. В основном жили со своего огорода, основной продукт у нас был - картошка, а хлеб если и был, то с примесями картошки или чего другого.
   Моя сестра Ксения тогда работала парикмахером в г. Ярцево и уговорила меня идти к ней учеником. Я согласился и проработал там три месяца, а потом ушёл - эта работа не для меня. После я снова работал в колхозе, но куда-то надо было уходить т. к. Фёдор оженился и, кроме Фёдора и его жены, ещё были сестра Ольга, младший брат Сашка и мать. В зимнее время негде было и переспать. А в это время мы свою хату перевезли с участка в деревню, ближе к колхозной ферме. Это был 40-ой год. Наше правительство издало указ о создании школы трудовых резервов, готовить кадры для промышленности и строительства. Мы с моим другом Столяровым Владимиром обсудили этот вопрос и поступили в школу ФЗО строительных работ в г. Вязьму Смоленской области. Проучились там 6 месяцев и весной 41-го года нас направили на работу в г. Тулу на строительство какого-то военного объекта. Жили в фанерном городке, т. е. в бараках, сделанных из фанеры. Там было очень много клопов, которые не давали спать. Иногда клопов травили газом, и тогда мы спали на крышах бараков. Всё это было в Пролетарском районе г. Тулы.
   Когда началась война и немцы стали быстро занимать нашу территорию, особенно в направлении Москвы, то для обороны города в Туле стали создавать истребительные батальоны из комсомольцев и молодёжи. Однажды мы пришли на работу и на табельной доске были приколоты бумажки – на месте моего имени и Володькиного. Там было написано, чтобы мы пришли в райком комсомола, – и мы пошли. Когда пришли, то в одном из кабинетов принимала женщина в военной форме. Она задала мне вопрос: «Ты трус?» Я сказал, что я не трус. Потом она спросила: «Ты немцев боишься?» Я ответил, что я немцев ещё не видел, и не знаю, боюсь я их или нет. Дальше она спросила: «Ты добровольно пойдёшь защищать свой город?» Я ответил словами из сталинской конституции: «Защита отечества - есть священный долг каждого гражданина СССР».
После чего она записала меня добровольцем, а потом и Володьку тоже.
   Вначале мы продолжали работать, а после работы шли на занятия по военной подготовке, изучали вооружение. Потом нас переселили в помещение в виде казармы и освободили от работы. Мы стали заниматься военным делом и следить за светомаскировкой в ночное время. Потом выезжали в районы Тульской области для задержания диверсантов, которых забрасывали немцы на парашютах, чтобы создавать панику среди населения. Такие поездки были в Одоевский, Чернский, Белёвский, Плавский районы. В Белёвском районе нас бомбил немецкий самолёт, и обстреливала артиллерия. Мы занимали оборону. 

Бойцы Тульского рабочего полка на рубежах Рогожинского посёлка

   Потом нас сменила другая часть, а нас вернули в Тулу на строительство оборонительных рубежей у Рогожинского посёлка - копать траншеи и оборудовать огневые позиции. Один день копали противотанковый ров вместе с мирным населением левее Ясной поляны. К концу последнего дня перед приходом немцев к нам прилетел и разорвался снаряд. В наступившую ночь мы дежурили в своих окопах. Всю ночь лил дождь и было холодно. Наутро нам привезли завтрак и по сто граммов.
Только мы успели позавтракать, как левее Косой горы появились танки. Они шли прямо на построенную нами оборону и били по нашим окопам. Мы тоже открыли огонь, и нас поддержала наша зенитная артиллерия, которая была предназначена для обстрела самолётов при воздушных налётах. От разрывов немецких снарядов уже горело несколько домов в посёлке сзади нас. Наших военных частей я не видел. Говорили, что в это время они выходили из-под Калуги и с Оки, и если бы мы не задержали немцев под Тулой, то они могли быть попасть в окружение.
   Когда немцы поняли, что здесь им пройти не удастся, то повернули вправо и стали продвигаться на большем расстоянии от нас и наш огонь из стрелкового оружия был малоэффективен. Им удалось обойти нас слева и войти в посёлок, который находился левее и впереди нас. Нам нужно было быстро перебежать напрямую в посёлок, чтобы преградить им продвижение дальше. Когда прибежали в посёлок, то немцев не было видно, и бой затих. Мне и ещё одному парню приказали занять оборону в одном из домов, чтобы не пропустить их, что мы и сделали. Я стал наблюдать через одну открытую форточку, а он - через другую. 

На тульском направлении. Кинохроника 1941

   Прошло немного времени, и я метрах в 20-ти от себя через дощатый забор в соседнем доме увидел пятерых немцев. Они были на крыльце соседнего дома и были видны мне до пояса. Все они были с автоматами, о чём-то разговаривали на своем языке, не подозревая о нашем присутствии. Я сначала испугался, а потом взял себя в руки, прицелился через открытую форточку и выпустил в них 5 или 6 патронов из своей полуавтоматической винтовки СВГ- И. Немцы исчезли, попадали вниз. Мой парень прибежал ко мне из соседней комнаты, где он наблюдал в другую сторону. Мы думали, что сейчас нас подымут в воздух вместе с домом, но всё было тихо и спокойно. Через некоторое время стемнело, и на парашютах были развешены ракеты, от которых стало светло, как от электрических фонарей.
   На следующий день шёл бой в поселке. Шла пулеметная и автоматная стрельба, рвались снаряды. Так продолжалось несколько дней.
   Однажды, меня послали с донесением на командный пункт. Когда я вышел, то на меня обрушился шквал огня - пули падали под ногами и с боков, поднимая столбики земли. Я старался укрываться от них за всякими строениями и так добежал до КП рабочего поселка и отдал донесение. Мне велели отправляться назад. На обратном пути меня также сильно обстреливали. Не успел я добежать до того дома, откуда меня посылали, как меня обдало жаром. Я подумал, что меня убило, но когда немного полежал и понял, что живой, то хотел доползти до дома. Но правая нога меня не слушалась, разрывная пуля пробила мне бедро правой ноги. А когда меня втащили в дом и открыли рану, то я решил, что остался без ноги: рана была большой, черной и глубокой.

На окраинах Тулы 1941 год

  Меня перевязали и отправили в медсанбат, а потом и в госпиталь. Стало темно. 
На другой день недалеко от госпиталя стали рваться снаряды и нас стали отправлять на машинах на Ряжский вокзал, погрузили в товарные вагоны и прицепили к составу, который вывозил станки из Тульских заводов. Так нас довезли до Узловой и отцепили. Здесь мы простояли двое суток - нужны были перевязки, и не было никакого питания. Сопровождающая нас женщина садилась на рельсы и плакала. Наконец, наши вагоны прицепили к другому поезду и привезли в Тамбов, где нас встретили хорошо. Там мне обрабатывали рану, удаляли оставшиеся мелкие осколки от разрывной пули, а через несколько дней погрузили в санитарный поезд и отвезли в Узбекистан за Ташкент в город, который назывался Киров – это по-русски, а по-узбекски - не знаю как. Скорее это был не город, а кишлак, который находился в Ферганской долине. Там я пролечился до 11 января 1942 года.
   Оттуда мне дали направление в Казахстан в г. Акмолинск, где в составе 29 стрелковой дивизии, формировавшейся в г. Караганда, шло формирование и нашего 128 стрелкового полка. Получилось так, что в госпитале не оказалось моей одежды – фуфайки и ватных брюк, - и меня одели в старую фуфайку, летние брюки и пилотку и больше – ничего! А зима в 41-42 г. была очень холодная, тем более в Сибири и Казахстане. В Акмолинск ехал через Алма-Ату, Чимкент, Джаркент, Новосибирск, Омск, Петропавловск – путь очень длинный. Я сильно замерзал, а когда прибыл на место, то здесь оказалось не лучше. Нас разместили в бараках, где были разбиты стёкла и поломаны печи. Постепенно эти неполадки устранили. Мы начали ходить на тактические занятия в поле. Я обморозил всё лицо и шею. Потом меня от занятий временно освободили до получения тёплого обмундирования. Я писал списки вновь прибывших, так как там шла мобилизация, составлял форму № 2 - выполнял работу ротного писаря. Далее был определён заряжающим в миномётный расчёт 83-мм миномётов. 
   На фронт мы выехали в начале марта. Приехали в Тульскую область и выгрузились на станции Волово. После зимнего наступления на Московском направлении фриц стоял на расстоянии 250-300 км от Москвы. Было затишье, шли бои местного значения. С наступлением весны немцы начали собирать свои силы на юге страны, подготовили мощный удар на Сталинград и Северный Кавказ. У них были хорошо вооружённые механизированные дивизии, мощная военная техника, танки, авиация.
  Нашу 29 стрелковую дивизию подняли по тревоге, погрузили в вагоны и отправили под Сталинград. Мы выгрузились на станции Жутово за Сталинградом и стали выходить на Дон. Очень сильно действовала немецкая авиация, нас бомбили и обстреливали из пулемётов, днём двигаться было невозможно - только ночью. Нашей авиации почти не было, да и частей наших было мало. Когда мы прибыли на Дон – это 70 км от Сталинграда, – то немецкие войска были ещё на правом берегу Дона. Мы заняли оборону по левому берегу в кустарниках. 9 наших миномётов были пристреляны по правому берегу. Командир миномётной роты лейтенант Деев приказал мне залезть на дерево и наблюдать за появлением немцев, что я и сделал. Ждать долго не пришлось. Вскоре появилась большая колонна немецких машин, артиллерия, пехота. Они также везли понтоны. Деев сменил меня на дереве, подпустил немцев к пристрелянному месту и приказал открыть беглый огонь из всех девяти миномётов. Результат был впечатляющий.
  Колонна была разбита почти полностью. Позднее немцы переправились через Дон южнее и севернее нас. Нам пришлось отходить, т. к. нас брали в кольцо. Отходили ночью, а днём вступали в бой. В дальнейшем нашему полку было приказано зарыться в землю и преградить дальнейшее наступление немцев для того, чтобы другие полки дивизии могли отойти и занять оборону у самого города Сталинграда. Наш полк стал полком прикрытия. Несмотря ни на что, он должен был остановить наступление немцев, что мы и делали недели полторы, пока у нас были боеприпасы. Когда кончились боеприпасы, было принято решение отходить ночью к городу, и мы шли до тех пор, пока немецкие танки не зашли нам в тыл и не встретили нас своим огнём. Мы вынуждены были занять круговую оборону на месте. В это время налетела немецкая авиация и бомбила нас в степи на протяжении часа или даже больше. Когда кончилась бомбёжка, то другие танки двинулись на наши окопы и стали их уничтожать. Погибло много наших бойцов, многих забрали в плен.

Немецкая тяжёлая самоходно-артиллерийская установка «Ferdinand»

   В момент нашествия танков, я находился в дальнем углу нашей обороны и мне и некоторым другим бойцам, удалось уйти и укрыться в степи в бурьянах. Немцы больше не наступали. К вечеру мы стали собираться в одну группу и решили прорываться ночью. Ночь была очень тёмной. Мы куда не пойдем - везде немцы. Наутро мы залегли в бурьянах в небольшой лощине. Кругом ездили немцы на мотоциклах и машинах и нас обнаружили. Выехали две самоходные установки "Фердинанд", одна из которых открыла по нам огонь с близкого расстояния. Один снаряд разорвался по близости, ранив меня в бедро левой ноги. Когда я пришёл в себя, то надо мной стоял немец, в одной руке держа пистолет, в другой - гранату, а мои друзья стояли у одного из «Фердинандов» обезоруженные. Немец взял мой автомат и разбил его о гусеницу самоходки, а меня приказал положить на крыло над гусеницей, и самоходка помчалась по степи. Я, что есть силы, удерживался, чтобы не упасть под гусеницу. Потом меня переложили на повозку и наш ездовой – тоже пленный – отвез меня на то место, где собирали пленных. Там была площадка, огороженная бинтом. Меня туда и положили. Немцы объявили, что если кто посмеет переступить через бинт, то будет застрелен без предупреждения.
   На следующий день раненых погрузили в машины и перевезли в станицу Цимлянскую на Дон и поместили в большом сарае с высокой и дырявой крышей и щелями в стенах. Перевязки стираными бинтами иногда делали наши пленённые сестра и врачи. В ранах заводились черви, они грызли очень больно. Кормили нас жидкой похлебкой из горелой пшеницы два раза в день. Иногда давали кусочек хлеба в два пальца, но он не был похож на хлеб. Очень хотелось есть, но было нечего. 
Иногда выздоравливающих людей набирали на машину и везли в рабочий лагерь. Среди наших шли разговоры, что в рабочем лагере лучше, там можно чего-то достать поесть, и я решил пристроиться к этой группе людей, которые уезжали. Обут я был в один ботинок, другой остался на месте ранения.
   Когда нас привезли в лагерь, я увидел жуткую картину. Дело было уже к осени, наступали холода. В лагере раздавали похлебку, голодные люди лезли к кухне, протягивая котелки, банки и просто пилотки, чтобы получить порцию, мешая повару разливать. Повар бил их черпаком по голове, но они не успокаивались. Среди степи вдоль колючей проволоки, которой был огорожен лагерь, лежали больные дизентерией и тифом.
  Машина, на которой нас привезли, стояла у ворот и на неё сажали больных. Я снова поспешил на машину - мне это удалось, приехал обратно в тот сарай и некоторое время находился там. 
  Потом стали набирать группу в Ростов. Я пристроился и туда. Нас посадили на баржу, на дорогу дали по буханке хлеба, и мы поплыли по Дону. В Ростове нас поместили в бараках, где я пробыл до полного заживления моих ран. Условия были примерно такие же, только бараки оказались настоящими. Здесь мои раны зажили окончательно.
  Моим лечащим врачом оказался врач нашего же 128 стрелкового полка. Он пригласил меня работать санитаром в этом же бараке. Я ухаживал за больными, мыл полы, разносил обеды; приходилось выносить трупы - ими там была заполнена большая траншея. Работал до тех пор, пока сам не заболел тифом. Меня поместили в тифозный барак. Сколько я там пролежал – не помню, был без сознания, помню только, как однажды по весне хотел выпрыгнуть в окно и меня кто-то удерживал, а я угрожал фашистам. За время болезни я совершенно исхудал и ослаб. У меня остались одни кости и шкура, в зеркале сам себя не узнавал. 

Николай Буренков 1944 год

   Перед приходом наших в Ростов здоровый немец с переводчиком делал обход больных и, когда подошёл ко мне, ему переводчик сказал, что этот – «кранк» и что ему будет «капут». Немец одобрительно покивал головой и сказал: «Ja, ja, ja» и ушел. Однажды, я услышал разговор, что немцы ушли и нас никто не охраняет. Попытался подняться, и это получилось! Я стал по-над стенкой пробираться к выходу и вышел. И даже не надел шинель, а оставался в одной куртке. Когда вышел, то увидел, что ворота открыты и немцев нет. 
   Ходил я очень плохо. Было начало весны и дул сильный ветер. Я поскользнулся, упал и сильно ушибся головой. Лежал, пока мне не помог встать какой-то старичок. Он завёл меня в ближайший барак в одну из комнат. Там женщина топила печку. Меня посадили возле плиты. На мне была масса вшей, и когда стало тепло, они повылазили наверх одежды. Женщина дала мне кусок какого-то холодца. Я съел и ушёл. Некоторое время ходил по поселку, и иногда меня чем-то кормили и даже в одном из домов искупали в корыте и постирали одежду. Когда я узнал, что в Ростове есть сборный пункт, куда собирают мужское население, то сразу же пошёл туда. Там меня определили в госпиталь, который находился в тех же бараках, которые были при немцах. Я не мог там более быть, тем более, что раны мои зажили. И снова отправился оттуда опять на пересыльный пункт. Там на комиссии мне сделали медицинский осмотр, и когда раздели, то удивились моей худобе и снова отправили, но уже в другой госпиталь, где были матрацы. Я пролежал там дня два и снова ушёл на сборный пункт. Там набрали группу человек сорок, дали по буханке хлеба и направили под Матвеев Курган в 79 стрелковую бригаду, к остановившемуся в том месте фронту. 
   На Матвеев Курган я шёл целую неделю - расстояние до него было 70 км. - и пришёл туда один. Все люди, выходившие из Ростова, куда-то подевались, наверное, ушли по домам. Добравшись, я нашёл штаб 79 бригады и зашёл доложил начальнику штаба, полковнику, о том, что красноармеец Буренков «прибыл в Ваше распоряжение в составе маршевой роты». Тогда он спросил: «Где рота?» Я ответил, что не знаю. Тогда он рассмеялся и долго хохотал, сидя за столом. Меня направили в пулемётную роту на передний край. И я стал пулеметчиком. Дежурил у пулемета на передовой, охранял железнодорожный мост через речку, чтобы его не взорвали немцы, при необходимости, стрелял по появляющимся целям. 
  Была весна. Сырость, бездорожье, плохое снабжение продуктами и всем необходимым… После перенесённых мною болезней, я чувствовал себя слабым и мне было очень тяжело. С наступлением тепла положение улучшилось, появились американские продукты - шпик, колбаса в банках и тушёнка. Кроме этого, бригаду отвели на пополнение в деревню, где мне посчастливилось достать половину вещевого мешка пшеничной крупы, что послужило большим подспорьем к нашему солдатскому пайку. И с этого времени я стал набирать силы.

Встреча ветеранов на Саур-могиле

   Наша 79 стрелковая бригада после пополнения стала называться 221 дивизией, а полк – 625, а я был снова переведён в миномётную роту. На фронт мы выехали в Ворошиловградскую область и заняли оборону на берегу реки Миус – это где-то недалеко от Краснодона. Некоторое время вели оборонительные бои, а потом пошли в наступление и прорвали фронт. Когда мы бежали в атаку, мне под ноги упал снаряд. От раскалённого металла зашипела земля, но снаряд не взорвался. Мы продвинулись вперёд километров на тридцать, и фронт остановился у Саур-могилы. Это такая высокая сопка на Донбассе, где находились немецкие укрепления, которые нужно было взять. 
   Были случаи, когда жизнь висела на волоске. И вот однажды, когда мы вели огонь из миномёта по идущим в психическую атаку пьяными фашистам, возле нас разорвался немецкий снаряд и меня ещё раз тяжело ранило, а двоих моих товарищей убило. Бой продолжался, и я лежал до самого вечера. Уже вечером меня подобрали санитары. Я оказался в госпитале в Старом Осколе, где пролежал несколько дней. Там мне делали чистку ран под наркозом. Потом меня перевели в Сталинградскую область на станцию Трубная, а ещё через некоторое время эвакуировали в г. Баку в Азербайджан. У меня получилось загноение раны, и она не заживала. Там мне удалили ещё один осколок. 
  Когда, наконец, выписали из госпиталя, то отправили на Ленинградский фронт в 381 дивизию в 248 отдельный истребительный противотанковый дивизион (сокращенно ОИПТД) 76-мм пушек. Через некоторое время нас погрузились в эшелон и направили под Смоленск, который был ещё у немцев. Выгрузились мы на станции Присельская. Это в 15-ти км от моей родной деревни Зуево. Я с большим трудом отпросился у своего командования и по весеннему распутью и бездорожью добрался до своей деревни, которую фашисты сожгли почти полностью и наш дом в том числе. Родных моих никого не было. Их угнали немцы при отступлении в Белоруссию.
   Когда я вернулся в свою часть, нас снова отправили на Ленинградский фронт, где мы и воевали все лето 1944 года, разбили фашиста на бывшей линии Маннергейма и реке Вуоксе (Финляндия), капитулировавшего, в итоге, безоговорочно.
Потом по железной дороге снова приехали в г. Остров Псковской области и переправились на паромах через Чудское озеро в Эстонию. Прошли города Тарту и Пярну. Потом поездом переправились в Польшу и выгрузились на станции Остров-Мазовецкий, где невдалеке проходил фронт. На реке Нарев нашими подразделениями был захвачен плацдарм. Наша 381 дивизия этот плацдарм расширяла и наступала дальше по территории Польши и Восточной Пруссии.
   В это время я заболел, меня замучили чирьи и высокая температура. Меня отправили в полевой госпиталь в Польше, который находился в лесу в палатках. Там я пролежал один месяц и больше в свою часть не попал. После выписки меня отправили в запасной полк, а оттуда - в учебное подразделение на фронтовые курсы младших лейтенантов. Когда учёба подходила к концу, закончилась война. Наши курсы расформировали и через некоторое время нас отправили в военные училища. Я попал в Тюмень. Училище называлось Таллинским, так как оно было в начале войны эвакуировано из Таллина. В училище я проучился год, а потом отказался: состояние здоровья не позволяло выполнять те требования, которые к нам предъявляли, - сказали свое слово ранения. Меня отправили в Новосибирск в 199 отдельный батальон, где я всю зиму возил на лошадях генерала Белова. 

С Марией Ивановной

   А в апреле 1947 года я демобилизовался и приехал в Узловую, поскольку здесь у меня до войны и в войну работал на шахте брат Иван Никитич. Позже сюда приехали и тоже уже работали на шахтах братья Фёдор, Сашка, сестра Таня. Мать тоже была здесь. Сначала жили у Ивана. Фёдору дали комнату в бараке, и я перешёл к нему. В это время мы познакомились с Марией Ивановной, которая только что приехала из Щигоревки, и решили пожениться. Шёл 1948 год. Потом мы заняли проходную комнату в финском доме и прожили там до 1956 года. Позже купили дом на том месте, где сейчас живем. Он нам показался ненадежным, и мы решили перестроить его. В 1960 году заготовили кирпич, и выложили кирпичные стены вокруг старого дома, потом старый дом сломали и отделали новый, в котором и живём сейчас с 1962 года.
  Работал я в шахте в лаве. Работа тяжёлая и опасная. В то время нашу профессию называли сокращенно «раб. лавы». Отработал 27 лет и в 1973 году ушёл на пенсию, но после этого ещё 13 лет отработал на винзаводе. На этом моя трудовая деятельность закончилась, если не считать домашнее хозяйство, которым мы со временем обзавелись и содержали на протяжении 20 лет.

Не стареют душой ветераны...

   О том, что у меня имеются много мелких осколков и в легких тоже, я узнал спустя много времени после войны, когда ездил на курорт в Кисловодск.
   Война для меня закончилась в немецком городе Кольберг на берегу Балтийского моря, в Померании, это северная часть Германии. За несколько дней до Победы.
   Это краткие страницы моей жизни.
Н. Н. Буренков