Немцы в Высоцком | 11:52 |
Воспоминания Кузмичёва Н. С.
- В нашем крае и, в частности, в селе Высоцком немцы появились в конце ноября 1941 года во время их наступления на Москву. Николай Сергеевич, разворачивающиеся в селе события происходили на Ваших глазах и, несмотря на Ваш тогдашний 10-летний возраст, наверняка, врезались в память. Ведь детская память самая цепкая. Поделитесь, пожалуйста, своими воспоминаниями. Как в село пришли немцы? Как это выглядело? - Как было? - ну не слыхать, чтоб бои какие-то шли, или чего там… - Наши отступали… - И при отступлении взорвали восьмую шахту: копры, стволы, оборудование. Взорвали и блок-пост на железнодорожном переезде у Полунино. Это, как едешь от Высоцкого на Богородицк, а налево - переезд на Полунино. Там у переезда стоял блок-пост из белого кирпича. Недалеко от села через лощину был бетонный железнодорожный мост. Его тоже не оставили врагу, как и такой же мост у Полунино. Элеватор зажгли. Хоть и говорят сейчас – как только язык поворачивается! - что немец поджог, но какой немец!? Сами подожгли, чтоб немцам не досталось, а народу не отдали. Отдали бы хоть что-то: «Нате, разбирайте», но взяли и подожгли. - Подожгли зерно? - Зерно, конечно. Уже некоторые колхозы хлеб скосили. Конечно, в такой суматохе не всё было убрано, но что-то уже успели убрать. - Если своим же не давали, значит, ещё и охраняли. - Я-то не ходил туда, но думаю, что - да. Пожилые мужики, которые на войну не ходили по болезни, говорили так: «Сами хлеб подожгли, наши, а давать - не давали». Может, если украдкой только зерно воровали. Помню, уже сентябрь был. Недалеко от теперешней асфальтовой дороги все копали картошку. Вдруг вдоль железной дороги летит немецкий самолёт и что-то от него полетело вниз. Все, кто копали, только успели добежать до ложбины, как что-то ухнуло – рельсы, шпалы, земля… - Получается, что самолёт сбросил бомбы. - Да, так и было… Наш колхоз «Красный ударник» не успел вовремя обмолотить рожь. И рядом с «ёлками» (посадкой) стояло два скирда этой необмолоченной ржи. Стоит заметить, что тогда посадка состояла из посаженных елей. А в 1960 году после пожара ёлки попилили и посадку сделали другой – посадили дубы, тополя, акацию, ещё какие-то деревья. Так вот, мы, пацаньё, залазили на верх скирда и оттуда катались вниз. Тогда тут ребятни много было – сотня была. Это сейчас нет никого. Глядим – летит самолёт, низко прям, как у себя дома. Лётчик, наверное, увидал, что пацаны - мол, что их стрелять? - и стрелял только вверх, чтоб попугать нас. Все - кто куда! Видим – листовки бросил. Они летя-а-а-т! Мы их набрали и понесли по домам - читать, значит. Читали. Я тоже читать умел, но что там написано было уже не помню… Такая вот канитель была.  Образец немецкой пропагандистской листовки - Это было как раз перед приходом немцев. - Да, сентябрь, может октябрь уже был. Потом немцы всё ближе и ближе – фронт подходит. У моей матери, - а сама она полунинская, сюда просто замуж вышла, - в Полунино остался брат. Он её «кума» звал. Приходит и говорит: «Кума, около моего дома стоят орудия немецкие, будут бить по вам, по вашему концу. Переходи к Орешникову Ивану Яковлевичу». А Иван Яковлевич был мужем материной племянницы, короче родственник, и жил тоже в Высоцком, только на другом конце села - ближе к Ламкам. Самого его с началом войны взяли на фронт. «Туда, на тот конец, стрелять не будут, - говорит брат, - а будут стрелять сюда, на вас пушки наставлены». Пришлось идти. Притом, с нашего края села стояла наша пушка. Это как от нас идти в сторону «ёлок» метров четыреста, у лощины. Била она в сторону занятого немцами Полунино и железной дороги.  Артиллерийская позиция пушки, стрелявшей в сторону Полунино Потом, когда немцы уже пришли, на том месте только пустые ящики лежали, а по «ёлкам» ходили беспризорные лошади со сбитыми холками. Рыскали там и немецкие солдаты, но нас они не трогали. С другой стороны села стояла ещё одна наша пушка. Её привёз дизельный трактор, «Сталинец» называли, без кабины – просто рычаги и всё. Здоровый такой. Привёз – и поставил между Высоцким и Ламками. И как начали бухать! И немцы, и наши. Ну, она там сутки, наверное, побыла, к вечеру её «Сталинец» цепляет и повёз. Куда увёз – кто его знает? Перед приходом немцев за кладбищем в окопах наша пехота лежала трое суток. И запомнился такой случай. Раз солдаты сорвались в село: кто в дом забегает, кто в ручей, котелками черпают воду и пьют. Все охрипшие. Один среди них бегает: «Предатели! Куда вы с поля боя сбежали?! Пострелять вас надо!». А ему отвечают: «Тебя надо, гада, расстрелять, рыбой закормили…». Оказывается, им привозили солёную рыбу. В бочках этой рыбы было – ужас сколько! - По всему, солдат нечем было кормить, кроме этой рыбы. И люди просто хотели пить. - Снег глотай-не глотай, а толку мало. Солдаты напились и вернулись в окопы на позиции. Ну, тишина, никого нету. И когда пушку увезли, глядим, – все пошли, пошли, пошли на восьмую шахту. Кухня там, помню, ехала. Снаряд в как ахнул! – и лошадь, и повара (этого ездового) убило, и кухню всю размолотило. Потом всё поутихло: никого нет, никто не стреляет.  Где-то под Тулой Утром на следующий день встали – тишина. Мы с другом моим Володькой Орешниковым, что с тридцатого года рождения, сыном Ивана Яковлевича, стоим так в притолоках и смотрим. Глядим – со стороны Ламок немцы идут! На солдатах автоматы, котелки, противогазы… Домой забегаем: «Немцы идут!». Все притаились. Один заходит: «Матка, рус-рус, рус-рус», мы, мол, солдаты. Есть что ли хотели? А бабушка Марья им: «Мы русские, мы русские». В доме полки были, занавесками завешанные, где лежал круглый хлеб и варёная курица. Солдат занавеску отодвинул и в свой вещмешок сгрёб и хлеб, и курицу, приговаривая: «Гуд, гуд!» Потом обратил внимание на окна. Чтоб не поколотило осколками, они были забиты досками. Матушку мою или её сестру - не помню уже - взял за рукав, мол, оторвать их надо, надо отрывать окна, потому что больше стрелять не будут и сам оторвал несколько досок. Как понаехало их – ужас! Тут рядом Серёга Антонов жил через два дома, с 24-го года рождения. Два немца на улице решили над ним поиздеваться: дали ему какой-то веник, и он им с сапог сметал снег. Потом уже, когда немцев угнали, его забрали в армию, и он попал в танкисты. Служил вместе с моим зятем, сестриным мужем Поповым Николаем Петровичем, с Фёдоровки. Впоследствии Попов попал в плен, а Антонов пропал без вести. Ну, и сколько у Орешниковых жить? Через трое суток возвращаемся. Мать приводит корову обратно в свой дом. Только привела – недалеко от дома едет машина с будкой. В кабине сидит офицер с шофёром. В кузове колесо крутится - с катушки кабель разматывается. Телефон, наверное, делали. - Конечно, телефонную связь. - Машина эта забуксовала в яме и какое-то время не могла выехать. Офицер вышел из кабины, сделал несколько шагов и увидел троих наших русских солдат. У одного была винтовка, у другого – автомат, у третьего – ничего, по-моему, не было. Они побросали оружие и вышли к немцам с поднятыми руками. Я думаю, что они сами остались, чтобы сдаться в плен. Вся наша обороняющаяся пехота, что сидела в окопах, - ушла (их тут сотни человек было). А эти? Зачем они в задах схоронились? Бежали бы уж со всеми… Офицер пошёл к ним, и мы, пацаньё, как-то не боялись ничего, - тоже за ним. Немец пошарил у них по карманам и куда-то повёл. Больше их не видели. Но если б сдавшихся расстреляли, то лежали бы трупы. Видно, никого не расстреляли… Каждую ночь немцы у нас ночевали. Последний раз это было 14 декабря…  Сводка Совинформбюро от 16 декабря 1941 года. Газета «Красная Звезда» - Уже перед освобождением. - Да. Снова пришли, кур принесли: как обычно, кур набьют, где ещё остались. Варят кур, картошку. Картошку они очень любили. Сидят за столом, пьют спиртное какое-то. Поели, побыли и часа в четыре дня - темновато уже было - ушли. Опять тихо, опять никого нет. Сидим все дома: материна сестра Анюта из Тулы с тремя дочерьми, Верка, сестра моя, с двумя маленькими детьми 39-го и 41-го родов рождения и мы. Вдруг кто-то стучит в окно. «Слышите? Кто-то стучит. Или мне кажется?», - говорит мать. Двери открываем в сени – никого! «Кто там? Кто там?» Никого. А ведь кто-то стучал! Только мать зашла домой, опять – тук-тук-тук. Одной страшно и она взяла свою сестру посмотреть: кто это стучит. Только дверь открывать и тут голос: «Мамаша, немцы есть?» - «Нету, нету! Часа в четыре были. Ушли куда-то». - Это случилось уже ночью? - Часов пять-шесть было, может, семь вечера. Ну и всё. Заходят домой – вправду никого нет. И тут через какое-то время как нашло народу – полный дом наших солдат! - «Мамаш, может, найдётся чего-нибудь поесть?». – «Да вот картошка только наварена неочищенная». – «Если дашь - давай!» Мать чугун на стол вывалила, и они сидят, едят, прям неочищенную, – голодные. Тут дверь открывается: «Товарищи солдаты, обнаружены немцы!..» Они всё бросили, подхватились - и туда! Выхожу на улицу, а в деревне уже полно солдат, но в дома они не заходят… кухня стоит… И опять тишина! Так до утра следующего дня к нам больше никто не приходил. Утром, - а это уже 15 декабря, - мать затопила печку, чтобы приготовить какую-нибудь еду, а я решил ещё принести дров. Рядом с нашим домом находился сельповский магазин. Сейчас это кирпичный сарай. И когда я вышел на улицу, вижу – у магазина много народу: и женщины, и деды, и солдаты стоят, происходит что-то такое интересное. Думаю, дай узнаю. Дрова домой не понёс, думаю, сами принесут. Накануне в одном из крайних домов обнаружили 8 немецких солдат. Одного прямо там же на месте и застрелили: вроде, скомандовали: «Руки вверх!», все подняли, а один не поднял. Оставшихся семерых допросили и посадили в сельповский магазин, в подвал, чтобы утром расстрелять.  Белый оштукатуренный сарай и есть - бывший магазин СельПО. Подхожу, а там стоит немец в шинели, высокий такой, молодой, светлый, рядом с ним – наш военный с пистолетом в руке. А в то время у нас носили шапки такие без ушей, ни как шапки-ушанки. И на том немце была надета как раз такая шапка без ушей. Наш толи солдат, толи офицер этому немцу и говорит: «С какого деда шапку снял?». Тот плечами пожимает: мол, не понимаю, что ты говоришь, не понимаю. - «Скольких поубивал людей-то?» - Немец опять водит плечами. Если б наш по-немецки говорил, тот бы, может, и понял чего. Тогда пленный немец стал просить: «Фото, фото…», наверное, хотел на фотокарточке показать свою семью, детей или поглядеть на них перед смертью. Наш военный так махнул рукой и тот понял, что сейчас будет расстрел, быстро сделал несколько шагов и повернулся. В этот момент прямо в лоб ему прозвучал выстрел. Немец упал. Далее, по команде стрелявшего, из двери вышел второй пленный и посмотрел на убитого товарища: значит, и я сейчас тут лягу. Повернулся, наш его – бах!.. И так всех остальных: их всего семь человек было.  Газета «Известия» от 13 декабря 1941 года - Один, всех семерых? - Да, из пистолета. Седьмой, последний, вышел без шинели, без шапки, в одной гимнастёрке, пятясь по стенке дома и приговаривая: «Комиссар, комиссар…». Потом как рванул по снегу на бугор! Наш – за ним. Бах, бах! Толи попадал, толи не попадал, может даже сгоряча, но тот всё убегает, лезет по глубокому снегу. - Должно быть, ранил просто. - Наш кричит: «Патроны все!», мол, кончились патроны. Какой-то солдат подбежал, дал ему, тот опять – бах-бах-бах! А там, когда подходишь к бугру, были заросли кустарника метров сто, где уже просто не пролезешь, и такой сугроб, насыпь. Вот этот немец лезет туда и лезет, почти наверх вылез. Я думаю, что он решил: не буду я как телёночек стоять перед смертью, а буду бороться! В погоне пусть лучше застрелят. Но ещё один солдат выскакивает к немцу с финкой и - в висок ему! Резко провернул её, потом – ударил с другой стороны и пинком скатил беднягу со склона. Тот и упал в кусты.  Текст на фотографии: «Встреча с зимой. Немецкие военнопленные идут сквозь снега около Тулы, направляясь в лагерь военнопленных. Немцы в полном объёме встретили настоящую русскую зиму. Местечко недалеко от Тулы, где наступил перелом в наступлении» - Николай Сергеевич, что Вам ещё запомнилось, когда в селе были немцы? - Что еще? Старостой у нас тут был Савельев Михаил Иванович. - Местный? - Местный. Жил он во втором доме по правой стороне, как едешь с Узловой. Он всегда о себе говорил так: «Я – Калинин! Награждать буду всех». Калинин же тоже был Михаилом Ивановичем. - А почему он старостой стал, немцы заставили? - Просто поставили, наверное. - И что, он здорово навредил своим соотечественникам? - Вредить он ничего не вредил, но ходил и собирал людей чистить дорогу от снега – ведь его тогда навалом было, а немцам тогда уже пришло время отступать быстрей. Вот мы и ходили, чистили этот снег: высоцкие – 300 метров дороги, ламские – 300 метров, далее - полунинские свой участок, примерно так. Когда наша армия пришла, то его забрали. А односельчане стали говорить, что он плохого ничего не делал, что его не надо судить. Бывшего старосту допросили и оставили на свободе, ничего не сделали ни ему самому, ни его семье. - Вы говорили, что немцы в село входили со стороны Ламок. А наши – с противоположной, со стороны «ёлок»? - Да, немцы входили оттуда, а наши по лощине шли.  По этой лощине красноармейцы входили в село - Техника у наших была или только пехота? - Пехота, пушек тоже не видал. - А у немцев, кроме артиллерии на конной тяге? - Кроме пушек танки были тоже, грузовые машины, мотоциклы. Танки у них были, когда туда (на Узловую) наступали, а когда обратно шли ни одного танка не было. Орудия были с коротким стволом и высокими колёсами. Ствол в диаметре был вот, примерно, с кружку. Такие были орудия. А в сторону Ламкок стреляло длинноствольное орудие: как идёшь из Высоцкого в Ламки, то сначала по низинке и на бугор – там есть такая лощинка. Вот там эта пушка и стояла. Ствол - ужас какой длинный. - А как немцы здесь размещались, куда они ставили технику, лошадей на ночь?.. - Лошадей распрягали и заводили в сенцы. Технику ставили около домов. Когда немцы заняли село, то припоминаю такой случай. У моей сестры был сын Борис и грудная дочь Валя, родившаяся в июне-июле 1941 года. И вот к ним, как обычно, пришли немцы ночевать. Кур, картошку - всё им сделали. Они сидят, едят, выпивают – спирт, вино были всегда, - курят сигареты, я их даже воровал у них, а один из них разместился у окна, рассматривал журнал весь в картинках. Сестра сидела возле русской печки с Валей на руках, я – рядом. Немец сидел, смотрел-смотрел журнал и потом говорит: «Матка, - Тула…» и показывает… мол, Тула окружена. Видя маленького ребёнка спрашивает: «Пан, пан?» Вроде как, отец есть? Сестра ему отвечает: «Ленинград». - «О, капут, капут!..». И немец показывает на нас, детей, мол, таких, как твои у него четыре. «Рус пук!» - и так, голову склонил. Ему не хотелось воевать, он не хотел войны! Если его убьют, то дети останутся сиротами. Вот такой был среди немцев один. - Николай Сергеевич, а вот вас, мальчишек, немцы заставляли что-то делать: тот же снег чистить, лошадей кормить, воду таскать?.. - Только им воду носили. Мы с Лёшкой Максимовым (живой, сейчас в Дубовке живёт) бегаем как-то возле школы, что около церкви. А у немцев в ней штаб был или что-то вроде этого. - Возможно, комендатура.  Здание бывшего немецкого штаба или комендатуры - Рядом там стояла машина. - Легковая? - Нет, легковая стояла возле колодца, мы её потом раскурочили всю. А эта – машина с будкой, типа нашего «газика», не сильно громоздкая, обтянута брезентом. Когда немцы отступили, то её не взяли: она, видно, сломанная была. Мы её потом тоже раскурочили. И вот рядом там стояла кухня, повар там варил супы, каши. Мы, пацаны, нам всё интересно - вот не боялись тогда никого, - подбегаем туда, к этому повару, раз, другой. Ну, он нам на ведро показывает, мол, вода нужна, на бугор ему её таскать не сильная охота была. Мы ему по полведра воды начерпаем, принесём, он выливает - полна кухня его. За это повар давал нам в карман фуфайки из мешка по горсти каких-то семян: не гороха (горох жёлтый), а продолговатой и белой, как потом уже узнал, фасоли. Покурить по сигарете давал: смотрит на нас и смеётся. Потом кухню угнали, а машина осталась.  Западный фронт (Сталиногорское направление). Немецкие машины и танк, зажжённые метким выстрелом наших автиллеристов и брошенные поспешно отступающим противником. Газета «Известия» от 14 декабря 1941 года Когда немцы отступали, то ехали и ехали, ехали и ехали. Мы смотрим на них, провожаем, и я крикнул: «Пан, дай закурить». Он мне: «Матерено молоко на губах, а ты курить просишь!» - По-русски?! - Да, так ответил по-русски солдат один, толи немец был, толи наш русский. - Скорее всего русский. Немец бы так не ответил. Наши тоже у немцев служили. Короче, отбрил таким образом. - Когда немцев угнали в декабре, ещё в течение полугода каждый день, как девять, десятый час вечера, прилетали их самолёты. - Летали, скорее всего, бомбить Узловую – железнодорожная станция как-никак. - Про Узловую не знаю. Прожектора светят, зенитки строчат. Говорили, что Москву бомбить. Однажды летом 1942 года в село откуда-то пришло подразделение красноармейцев и поселилось за церковью.  Развалины церкви в Высоцком. Сейчас - восстановленный Свято-Никольский храм По численности - это была рота или батальон. Как говорили, солдат после долгих боёв отвели на отдых. Шёл уже десятый час вечера. И вот, на очередную бомбёжку прилетают немецкие самолёты. Тут же завыла тревога, загудели паровозные гудки, засветили прожектора и захлопали зенитки. Слышим – появился такой характерный свист: значит, самолёт начал сбрасывать бомбы. Не знаю, может подбили его и ему было тяжко лететь или по сигналу, но восемь или девять бомб самолёт побросал туда, где размещались солдаты. В месте падения бомб стоял кирпичный сарай, в нём находилась 18- или 19-летняя Нюрка Журавлёва и с ней два солдата, их и поубивало - больше никого. Воронки образовались глубокие, до глины. Сосед Серёга и я пошли их посмотреть. Собралось много народу. Поглядев, стали все расходиться. Только дошли до своих домов, как ахнет! – сработала бомба замедленного действия. Все потом: «Ой, ой, ой! Нас Бог сохранил! Рано мы туда пришли, пришли бы позднее - убило бы всех!» - По счастливой случайности… - И больше мы уже туда не ходили и не смотрели – может ещё такая лежит, кто его знает! Вот такой вот случай был. - Николай Сергеевич, Вы говорили, что где-то здесь были окопы. - Да всё поле было изрыто. - Далеко отсюда? - От Высоцкого по асфальтовой дороге в сторону кладбища. После кладбища будет поворот направо на Фёдоровку, прямо – дорога пойдёт на Богородицк. Вот между этими дорогами в поле и были окопы.  Поле с бывшими окопами - А они сейчас сохранились? - Нет, давно распаханы. Окопы тянулись до самой Болотовки. Когда немцы только пришли и ещё продолжали наступать, мы компанией в 8-10 пацанов с другом Сашкой Максимовым - он постарше нас был, с 27-го года рождения, и уже кое-то соображал – решили пройтись по «ёлкам». Пошли лощиной к железной дороге. Видим, - два вырытых окопа, лежащие пустые ящики от снарядов, и рядом - избитую, раненную, но ещё живую лошадь. Артиллеристы, видно, бросили. Перешли дорогу и встретили немцев с обозом, идущих сплошным потоком. Нас они не тронули. Мы стали дальше лазать по окопам, находя, каски, винтовки, фляжки… Сашка Максимов открывал фляжки и, понюхав, определял там спирт или водку. Всё содержимое он собрал в одну ёмкость и отнёс домой отцу. Остальные ничего не брали. Подошла весна, всё стало таять, окопы начали осыпаться. Надо было пахать поле – всё запахали. 27 июля 2013 года
Воспоминания Журавлёвой Н. В.
Папу забрали на фронт 23 июня 1941 года. Мы остаёмся в комнате семейного общежития без ничего - мама не работала. Где-то в сентябре 1941 года к нам на Дубовку приезжает муж папиной сестры – дядя Ваня Панасенко, работавший милиционером. Он осторожно поведал маме – видимо, что-то знал, - что, мол, фронт приближается, всякое может случиться, при отступлении наших, чтобы не достались врагу, возможно, и этих домов на Дубовке не останется – могут их сжечь. «Вдруг это всё осуществится - как ты тут останешься с детьми? Переезжай к нам в деревню». И мы переехали к бабушке в село Высоцкое. Туда же из Узловой приехала и бабушкина сестра с двумя детьми  Узловский элеватор. Фото 40-х гг. Узловая, между прочим, горела, там жгли элеватор с хлебом. И мама вместе с другими туда ездила – детей кормить-то надо. Бабушка плакала и просто выла, когда уже было поздно, а её ещё не было дома. Причём, жгли наши же, чтобы немцам не досталось, и людей разгоняли. Были случаи грабежей магазинов, мол, ничейные. Дальше осенью атмосфера была просто страшной, будто жизнь прекращается, – земля была выбита из-под ног. Уже перед самым приходом немцев наши солдаты сказали, что надо куда-то уходить и прятаться. Люди с детьми стали собираться в СельПО (сельское потребительское общество или по-простому – сельский магазин), которое находилось на противоположной от бабушкиного дома стороне оврага. Там был очень хороший подвал, и в нём были сделаны скамейки, стояли табуретки - видать, кто-то из взрослых уже организовал это. Мы оказались там и там сидели.  Тот самый магазин СельПО Народу было много, все с детьми, надышали так, что стала мокрой стена. Мама была с двухмесячной Тамарой на руках. Пелёнки сушила на голове. Одну пелёнку нагреет и под неё подстилает, а другую снова на голову. Тамара плачет, и плачет. Ну, что это? Как потом оказалось, Тамара там и простудилась и впоследствии болела: у неё то там, то там были волдыри. Сколько мы там просидели – не знаю, и вдруг мама сказала: «Да будь, что будет» и привела нас в бабушкин дом. Только стали раздеваться и вдруг – бой: разрываются снаряды, жуткий грохот, вой. Солдаты говорят: «Что вы делаете?! Сидите и не высовывайтесь! А лучше опуститесь в погреб». Имелся в виду погреб перед домом во дворе, как и у всех в селе, – соломенный такой шалашик, где хранилась картошка, огурцы и остальная снедь. А снаряды всё летят со стороны «ёлок» к колодцу, рвутся. Солдаты открыли дверь в сенях, чтобы мы смогли перебежать в этот погреб, но тут вдруг с грохотом появился какой-то огненный шар, и нас повалило на лежащую тут же в сенях кучу угля. Мы не успели понять, что с нами произошло. Вскоре солдаты всё же опустили нас в погреб. А уже почти зима, на мне одеял наворочено, тут мама с ребёнком, и немцы вот-вот должны прийти… В общем, во время этой суматохи я умудрилась попасть в рассол с огурцами. А где там, в погребе, вымыться? Ни воды нет, ни переодеться, холодно. Пока мы там пережидали, на мне всё это высохло. Но обстрел не прекращается и эти же два парнишки - два солдата – решили переместить нас в другое место. Они размотали этот большой кулёк, мол, слишком большой, расстелив одно одеяло, завернули в него Тамару, а на другом - тащили её за собой. И вот так ползком - вставать-то было нельзя! - мы опять вернулись в СельПО. Мама сказала: «Теперь хоть пусть завалит – больше никуда не выйду». Так мы были напуганы. Опять в этом СельПО мы сколько-то сидели: ребятишки – на передних рядах ближе к двери; дверь то открывается, то закрывается… И вдруг эта ребятня кричит: «Немцы пришли!» Как сейчас помню, у нас была газета, в которой немцев рисовали в касках, из которых торчали рога. Всем было интересно это чудо посмотреть: а как они выглядят? Оказалось, что выглядели они, как и все. Немецкие солдаты мне запомнились в серых шинелях, в пилотках с пододетыми трикотажными вязаными подшлемниками, закрывающими уши, в почему-то коричневых, широких, до половины икры, сапогах. Но финны от них отличались: мне они казались такими здоровыми, грубыми, злыми страшными дядьками; ходили в тёплых светлых полушубках. Наши отступали только ночью. Немцы же шли и ночью, и днём. Мы из дома в окошко наблюдали за ними. Дом бабушки стоял у дороги, пролегавшей через село и шедшей в Узловую. Что там было расстояние до дороги – метров десять.  Та самая дорога через село Окошечко, как и во всех деревенских домах, было маленькое, но с толстым слоем льда. Ребята – дядя Коля с 1923 года рождения и дядя Саша с 1925, ну мальчишки, самый такой возраст пронырливый, - как-то оттаивали во льду «пятачок» и смотрели на улицу. Я тоже подходила смотреть. Кстати, дорога через село раньше проходила не так, как сейчас – спрямлённой, а со стороны Узловой спускалась мимо бабушкиного дома под бугор и наискосок поднималась к церкви. Внизу оврага немецкие машины в снегу часто застревали, и солдаты заставляли подростков их толкать, за что давали им мятные конфеты-ледяшечки из своих коробочек. Когда пришли немцы, то нас загнали в неотапливаемый чулан. Там находились привезённая с собой коечка, пружинный матрац и комод. Спали в сапогах – кто где: кто просто на соломе, кто под кроватью, я – на комоде. Стены чулана были деревянные, сделанные из неровного горбыля, и чем-то оклеенные. Мы, ребятишки, проделывали пальцем дырку и заглядывали в дом. Видели, как немецкие солдаты чего-то говорили, хохотали, снимали с себя одежду, раздевались и прожигали над фитилём бабушкиной лампы своё бельё. Видать, у них вши были. Однажды дверь открывается, и немец пальчиком манит меня к себе. Я прячусь, а мама меня выталкивает, мол, иди, куда ж деваться-то, а то сейчас… Не дай Бог! Он был раненый, посадил меня рядом, разбинтовал ногу, и я расправляла ему бинты. За это немецкий солдат в благодарность дал мне такую синюю плоскую коробочку, как сейчас крем «NIVEA». Мы думали: не отрава ли? Но старшие ребята признали в этой коробочке сахарин. На ночь немцы всегда останавливались в селе. Коров выводили на улицу, а своих лошадей ставили во двор. У них были огромные - в несколько лошадей - гружённые закрытые повозки на бесшумных шинах. Мотоциклы, технику оставляли… После 4-х часов выходить на улицу уже было нельзя. Если была нужна вода, то она в вёдрах оставлялась в сенцах на скамеечке. Немцы всегда заставляли нас приносить солому. А дядя Андрей Журавлёв, воевавший, как про него говорили, «ещё в ту немецкую войну», ворчал: «Нечего за ними убирать, пусть после одних приходят и спят другие». Считалось, что они были такими чистоплотными. Но ничего подобного: приходили следующие солдаты и также располагались на этой же соломе, пели, играли на губной гармошке.  Немецкая аэрофотосъёмка. Видна дорога на Богородицк. (51) - Бибиково, район завода АДС Помню, что за «ёлками» (посадкой) садились самолёты. Там проходила железная дорога от Узловой на Богородицк. Эти ели вместе с деревянными щитами выполняли роль снегозадержания. Их вдоль железной дороги сажали ещё колхозники. Я видела, как самолёты бомбили железную дорогу, и теперь знаю, как падают бомбы. Летит самолёт, и бомбы цепочкой летят на землю. Ещё с самолётов бросали листовки: и немцы, и наши. В немецких листовках писали, что «всё хорошо, не надо бояться, будете есть белый хлеб…», в наших – «немцев отгоняем, фронт идёт, и враг будет разбит». Помню, у нас был бокал с изображением Пушкина. И вот солдаты всё рассматривали его, что-то рассказывали друг другу, смеялись. Мамка: «Ой, что ж мы его не убрали, не спрятали!?» Но, в итоге, они ничего с бокалом не сделали, не разбили, а только посмеялись. А то мы уже боялись, мол, за Пушкина ещё возьмут да расстреляют!  Образец нашей листовки Однако всё равно у нас случилось ЧП. У нашего дяди Вани, поскольку он служил в милиции, были всякие такие штучки от формы, ремешки. И как-то так получилось, что они, аккуратно свёрнутые в трубочку и во что-то там завёрнутые, оказались на вешалке. В деревенском доме на вешалке вечно много всего находится. И вот тут как-то, по необходимости, все вещи размотали, разобрали, а эти ремешки остались висеть безо всякого внимания. Вдруг приходят немцы и давай по своему лопотать: «Рус! Партизан! Партизан!» Что ещё говорят – не понимаем. И мы посоловели: всё, нам крышка! А бабушка очень боялась, что кто-нибудь из местных скажет про нашего дядю-милиционера, давай плакать и объяснять, мол, «никаких партизан нет и в помине». Но всё как-то обошлось. Может они, всё понимая, просто «поразвлекались» таким образом. В итоге кончилось тем, что солдаты поели свои «тормозки», отдохнули и уехали. Однажды приезжает немецкий мотоциклист, раскладывает карту и твердит: «Сичёвка, Сичёвка…» Мол, как проехать на эту Сычёвку? И забирает нашего шестнадцатилетнего дядю Сашу. Уже наступает ночь, комендантский час, ходить уже нельзя, а его всё нет. Бабушка ходит, вся трясётся, прислушивается – нет Сашки. А он пришёл уже на следующий день к обеду и рассказал, что этот мотоциклист велел его накормить, положить спать на печку и оставить до утра.  Фрагмент отчётной карты положения на 16-20 ноября 1941 года Как-то среди меняющегося многообразия немецких военных у нас в доме появился один дядька, который вёл себя очень тихо, неприметно и неразговорчиво. Я очень хорошо его запомнила. Помню, у него были небольшие такие буханочки серого хлеба. Я дважды видела эти буханочки у немцев. Мама спокойно разговаривала с бабушкой, считая, что он ничего не понимает и даже сказала ей об этом. «Почему не понимаю? Я до войны работал на авиационном заводе в Ленинграде», - был его ответ. Это был военный немец, даже в каком-то чине. Он знал русский язык. А до войны, вероятней всего, был техническим специалистом. В круговерти тревожных событий случилось, что в селе появился немецкий специальный отряд – так это можно сейчас назвать, - который возглавлял маленький, толстый, пузатый немец, несмотря на холод, ходивший только во френче и кепочке с козырьком. В руках у него всегда была короткая, но довольно толстая палка, которую он втыкал в сапог. Этот отряд собирал по селу коров, загонял в машины и увозил. Вот дошла очередь до соседских дворов, что напротив. Ещё два дома - и к нам придут! Бабушка была в страхе: «Господи, хоть бы у нас забрали. А то сейчас Куделиха скажет: «Почему у милиционера не взяли, а у меня взяли?» и тогда всё - пропали!» Пришли к нам, корова была беременна и находилась в хлеву. Бабушка давай бегать: «Теля, теля! Пан, нельзя!» И, вправду, у нас корову не взяли.  Газета «Красная Звезда» от 14 декабря 1941 года Взрослые говорили, что на людей в деревне был составлен список: кто председатель, кто секретарь, кто милиционер. Даже нашу грудную Тамару туда записали. Из Аким-Ильинки докатился слух и ходил по селу, что там уже немцы предприняли карательные меры, кого-то казнили, и был убит кто-то из партийных. То же могло случиться и у нас, если б не освободили Высоцкое. Это уже после ухода немцев нам сказали: «А в списке вы были!» Когда, не зная, что творится вокруг и что будет дальше, жить при немцах стало уже невмоготу, мы решили из Высоцкого переехать обратно на Дубовку, поскольку немцев там не было. Бабушка уже узелок увязала, сложив туда чашечку, немного топленого сала и другие пожитки, мама запеленала Тамару, как вдруг подъезжают какие-то люди, - при этом помню мотоцикл, какие-то наваленные вещи, - заходят, говорят что-то взрослым, нас загоняют в чулан и шарят по дому. Один из них поначалу даже не заметил закутанного в материю ребёнка, и хотел было забрать это тряпьё, чтобы укрыться. Но мама была тут как тут. Это были финны. И мы были вынуждены остаться. Нас заставили топить для них печку и варить картошку. Уйти нам удалось на следующий день. И об изгнании немцев из Высоцкого мы узнали уже на Дубовке. 18 февраля 2013 года
Ещё по теме: Е.Ельшов - Мечта и быль А.Лепёхин - На Дедиловском направлении Газета «Красная Звезда» от 13 декабря 1941 Газета «Красная Звезда» от 16 декабря 1941 Газета «Красная Звезда» от 17 декабря 1941 | |
| Категория: История родных мест | Просмотров: 2515 | Добавил: admin | Рейтинг: 5.0/5 | | |
| Всего комментариев: 1 | ||
| ||
