- Владимир Митрофанович, расскажите о службе после второго ранения.
- Вы знаете, мне пришла в голову мысль поподробнее рассказать о начале моей службы в 325 инженерно-сапёрном батальоне. Я Вам рассказывал, что попал туда как сапёр, рядовой, копал яму под жерди? Была интересной такая вещь, деталь…
- Нет, об этом не было речи. Любые мелочи интересны. Для меня, например, они мелочами не являются.
- В первый свой сапёрный батальон 40-й я попал по своей воле: меня взяли туда как чертёжника, но я стал минёром. Вечером мы прибыли на распредпункт, у нас проверили документы - в моей военной книжке было написано ВУС 21 (военно-учётная специальность) – сапёр, - а уже поздно вечером: «Иванов, Петров, Сидоров… Женко…построиться! На машину! Садись!» И поехали. Куда? Никто никому не докладывает куда его везут. Ну вот, приехал я в инженерно-сапёрный батальон.
- Уточним: шёл 43-й год.
- Да. Нас разместили в бывшей школе в Усть-Славянке, пригороде Ленинграда.
Эта двухэтажная школа размещалась возле дороги, и второй этаж школы был в уровень этой дороги. Меня как раз поселили на втором этаже. Утром построение и первый вопрос: «Повара есть?» Сколь не доводилось мне быть в частях, но я до сих пор удивляюсь, что всегда в первую очередь обязательно спрашивают про поваров. Повара нужны были.

Немецкая аэрофотосъёмка. Рыбацкое и Усть-Славянка, 16 сентября 1942 г.

- Востребованная специальность! Везде, при любой власти!
- Отвлекусь. Когда я служил ещё в роте автоматчиков, у нас была батальонная кухня и кормились вместе со стрелковым батальоном - в роте специальной кухни не бывает, потому что это через чур жирно. И вот, случайно или неслучайно, с проверкой приехал командир полка и, конечно, - на кухню. А повар докладывает: «Товарищ полковник! На завтрак - каша пшеничная; на обед - суп пшеничный, каша пшеничная; на ужин - каша пшеничная! Докладывает повар Пшеничный!» Полковник с недоумением косится на командира батальона, который согласительно кивает…
- Мол, правда, правда.
- На другой день приказ: откомандировать в распоряжение штаба полка… Ну и вот, утром нас из школы построили - вопросы: есть ли повара – поваров нет, есть ли шофера – шоферов нет – и разбили: в такую-то роту, в такую-то роту, в такую-то роту… Я попадаю в третью роту и меня отправляют из Усть-Славянки в Колпино, где на берегу пруда на нижнем этаже трёхэтажной школы находилось расположение нашего батальона.

Немецкая аэрофотосъёмка, г.Колпино, 16 сентября 1942 г.

Утром после завтрака старшина всех построил и объяснил: пойдём копать ямы, чтобы поставить шесты. Тогда к переднему краю строилась дорога: делалась насыпь, укреплялась; собирались в наступление - всё-таки 43 год. Дорога была уже почти построена. Её нужно было маскировать. Проходила по чистому болоту. А жерди надо было ставить через определённое количество метров и с обеих сторон дороги. На них накидывалась зелёная маскировочная сетка. Ну, Вы в кино видели, что это за штука такая. Под сеткой, как по тоннелю, проходят машины. Насколько это сверху не видно – не смотрел, не знаю, но считается, что это спасает от бомбёжки.
- А бомбили при строительстве?
- Да не знаю, я и не попал на строительство, только на маскировку попал. И вот надо выкопать норму: четыре ямки определённой глубины. Мне дали лопату, на лопате – метка. Были забиты колышки. Мне отсчитали четыре колышка, и я как раз оказался крайним к переднему краю, все остальные как бы…. Попробовал: ой, копать как легко, Господи, - торфик, торф, что ты! Небольшой слой торфа, а под торфом синяя глина – шахты рядом. Её не раздолбишь ничем! Маленькие кусочки отколупываются. Руки сбил. Тут обед, а я ни одной ямы не выкопал. Принесли обед. Я получил в котелке еду, сел около своей ямы и думаю: «Ну что мне делать?! Ну не могу я выкопать эту яму!» Руки все испортил: мозоли полопались тут же. Есть мне неохота. И грешная мысль такая: сбегу я в свой сапёрный батальон, благо расстояние недалёкое – может всего километров пять придётся бежать. Перерыв на обед. Лёг, в небо смотрю. Подходит какой-то лейтенант. Я поднялся. Он: «Сидите, сидите». Сел: «Ну, как дела?». - «Товарищ лейтенант, вот видите, я ещё ни одной ямки не выкопал и не знаю, что теперь делать». У меня ни сноровки нет и сил нет, то есть у меня физическая сила, может, и осталась, но руки-то уже не могут копать. Он осмотрел лопату. А черенок, правда, нехорошо оструганный. - «Так, откуда Вы, кто?». Я представился. – «До войны где учились? – В железнодорожном техникуме. – Ну, какие же у Вас там науки были?» Говорю: «Топография была». – «И Вы топографию знаете? – Знаю, конечно». Он достаёт планшет, открывает карту: «Это что? это что? это что?» Я ему сказал, где тут высота, где впадина, сказал и показал. Говорит: «Вы согласитесь пойти? У нас организуется внештатный инженерный взвод разведки. Нам нужны люди, которые знают топографию, для того чтобы читать карту, и местность наносить на карте, находить определённые точки». А я ему: «И копать не надо?..»
- В данный момент это было самым главным!
- Самое главное! Куда угодно, но лишь бы не копать!.. А там старшина где-то крутится. Он кричит старшине: «Старшина-а!» Тот докладывает: «Старшина такой-то явился!» - «Так, старшина, это Вы выдали такому-то лопату? – Так точно! – А Вы не посмотрели какой черенок?» Тот берёт в руки лопату: «Виноват!» - «А почему Вы не выдали руковицы? Ведь положены руковицы для таких работ! – Виноват! - Ну вот, старшина, ты ямки эти сам будешь копать. Повторите! – Ямки эти буду сам копать! – Хорошо». А мне говорит: «Вы поешьте, я за Вами зайду, и мы пойдём в Колпино». У меня сразу настроение, аппетит. В Колпино он послал меня к лейтенанту Новосёлову, который был назначен командиром этого взвода разведки. В отдельной комнате собралось нас таких 20 человек. Переоформление заняло время до вечера. Со спокойной душой я лёг спать и вдруг среди ночи меня толкают: «Тебя требуют в штаб». Вскочил, иду в штаб. А время где-то часа четыре ночи всего. Сидит начальник штаба, старший лейтенант, по фамилии Загоскин (потом-то я его хорошо знал), очень симпатичный человек, очень добрый и хороший. – «Вот так, собирайтесь и прямо сейчас Вас отвезут в инженерный отдел штаба армии. Вы откомандировываетесь на 10-ть дней. Получите по аттестату продукты на складе, довольствие». Я прокопался часов, может, до 6-ти или 7-ми. Меня посадили на машину и привезли в село Рыбацкое. Если по карте, то идёт Славянка, дальше Колпино, а Рыбацкое - ближе к Ленинграду, то есть совершенный пригород. И там, в одном из домиков, был штаб 67 армии инженерных войск. Главинж (главный инженер) – подполковник Лисовский. Кстати, главным инженером Ленфронта был Бычевский. Этот Лисовский был дальтоником, любил цветные и очень хорошо заточенные карандаши, а его адъютант, лейтенант, носил ему целую коробку этих карандашей. Он пишет, значит, сломает, берёт другой карандаш, и распоряжения, написанные его рукой, на документах оказывались разноцветными. Вот такая интересная деталь. Мужик был хороший, но далеко не военный… Меня передали какому-то генерал-майору. Большая комната, посереди стоят два сдвинутых стола, за маленьким столом сидит девушка-машинистка, в закоулочке, как ниша, стоит койка. Сказали: «Будешь спать тут». Девушка печатает на машинке, мне приносит донесения - инженерные сооружения противника, инженерные сооружения наши в обороне армии. Это бог знает какое расстояние! Если для дивизии - 14 километров, то в армии сколько этих дивизий!
- Ну, километров пятьдесят – это уже для армии.
- Это уже наверняка!
- Диапазон армии.

Владимир Женко - кавалер медали «За оборону Ленинграда» 2 октября 1944 г.

- А работать-то нечем: ни туши, ни перьев специальных. Говорю: «А чем я работать-то буду?» Меня спрашивают: «Вы условные знаки знаете?» «Я не знаю военных условных знаков, но вы мне покажете, и я буду знать». Как пушка обозначалась, как танки я и правда не знал – откуда мог знать?..
- …огневые точки, позиции, инженерные сооружения…
- Я помнил, что в госпитале работал с художниками и Алексей Иванович (фамилию его я как раз плохо помню) мне тогда сказал: «Если тебе понадобится что, то приезжай, я тебе дам». И тогда я говорю: «Отпустите меня в командировку в Мельничные ручьи, в госпиталь, и я привезу тушь – и цветную, и любую, - акварельные краски и т. д. Пишут…
А тогда писали чертёжными трубочками (но Вы можете, конечно, этого не знать) – такие трубочки, вроде пипетки…
- Рейсфедером чертили и писали…
- Нет. Тут только носик длинный; этот носик на спиртовке загинается, и получается такая вот штучка. Макаешь в тушь и - пишешь. Трубочки разного размера, под разный шрифт. Там же всё компактное, стандартное…
И дают командировку: «Езжай».
- Инициатива!
– Ой, мне так хотелось снова попасть в тот госпиталь! Ну что ж, приехал, а художника этого-то и нет, а осталась девушка из приёмного покоя.
Вот у меня там тогда друг объявился, который со мной жил, Борис, так вот они друг другу очень понравились. Я там был, естественно, третий лишний. И когда Бориса отправили на фронт в действующую часть, я к этой девице ходил вечером в приёмный покой: раненых нет, она одна сидит: что делать-то - нечего! Сидим, болтаем…
Я эту девушку нашёл, и она сказала: «Алексей Иванович, на всякий случай, если ты вдруг приедешь, оставил тебе краски акварельные, тушь, перья, трубочки, карандаши». Странно, но в штабе даже карандашей простых было.
- Действительно, на таком уровне, в штабе армии…
- Ну, может быть, они где-то и были, но никто не удосужился мне их дать. Я там у них переночевал и утром поехал обратно.
- С товаром!
- С товаром, как надо. Приехал. Доложил. Полковник какой-то: «Покажите, что Вы привезли. Хорошо. Работайте». Ну и всё. Утром рано встаю, на плите себе какую-нибудь кашу сварю, полопаю и, не разгибаясь, лёжа на этом столе на громадной карте, из всяких клочков, донесений от разных батальонов и, Бог знает откуда, наношу обстановку.
- По карте ползком…
- А девушка на машинке печатает описание.
- То есть Вам нужно было по её описанию нанести обозначения и обстановку?
- Обстановка - в донесениях, а перечисление того, что там получается, она уже с карты берёт после меня. У меня пояснений никаких нет - только условные обозначения. И всё. Вот так и работали. Я там одурел. Почти не спавши. И торопят, и торопят. Этот генерал-майор: «Долго ещё?! Долго ещё?!» «Товарищ генерал-майор, но ведь приносят ещё. Я, может, и закончил бы, если б мне больше ничего не приносили»… И наконец, всё. Теперь над обстановкой надо было написать заголовок «Оперативная карта операции «НЕВА-2». Совершенно секретно. Наступление». Десять расписок всяких, подписок, что я ничего никому не скажу: где был, что делал. Даже командир батальона не знал, что меня откомандировали. 
- Наступательная операция готовилась, 43-й год?
 

Четвёртая серия документального фильма «Ленинградский фронт». Освобождение

Это была осень 1943 года, а само наступление началось в январе 44-го, - операцию подготовить ещё надо.
- По деблокированию Ленинграда?
- Снятию блокады.
- Вот интересно было бы сейчас взглянуть на эту карту! На плод своих рук. Сейчас она где-то лежит в архиве (пока реальную карту 43-44 гг. найти не удалось, но можно посмотреть, как выглядела карта этих мест 41 года)
- Она лежит в архиве, безусловно … Я тогда настолько устал! И только уже к утру заголовок написал. Мне: «Давай, давай, давай!» А не могу уже писать, лежу, засыпаю. Очухаюсь – ещё букву напишу. И так боялся испортить, думал, тогда убьют. И наконец, когда пришёл генерал, я сказал, что карта готова. Он позвал какого-то старшину и заставил его свернуть эту карту. Я бы её не свернул, потому что навык должен был быть такую большую карту свернуть как положено. Она же не просто сворачивается трубкой, а частями. Я подхватил свой вещь-мешок – оружия, конечно, у меня не было - и забыл отметить командировку и взять пропуск. И мотанул через Славянку в Колпино.
- На радостях! Побыстрей смотаться оттуда!
- … и сумел дойти только до КПП перед Славянкой. - «Ваши документы!» Показал красноармейскую книжку. – «Куда? Что? Откуда?»
- А говорить-то нельзя!
- Говорить нельзя, где я был! «Куда? - В такой-то батальон. – А где он? - Вон там-то. – Так, снимай ремень и – в землянку». Я лёг на нары и заснул сном праведника. А они позвонили в батальон и заставили прислать двух автоматчиков – я же арестованный, документов никаких нет, вдруг сбегу! И два автоматчика утречком меня доставили домой. Никто даже ничего не спросил: ни командир батальона, ни начальник штаба. «Явился? – Так точно! – Хорошо».
- Люди же в теме, понимали, куда Вас направили. А проблема с отметкой командировки потом решилась, её закрыли?
- Нет. Раз пришёл я в свою часть, то больше уже ничего не нужно было. На этом всё и закончилось. Дело в том, что я человек всё-таки предусмотрительный, и раз притащил туда тушь, акварель, то потом всё обратно с собой забрал и унёс, а они у меня не спросили.
- Им, видать, и не нужно было, не царское дело…
- Вообще, должен был оставить, раз у них нет. Коли не спросили, я всё притащил к себе в батальон и отдал в штаб начальнику 4-ой части лейтенанту Петрову на хранение в сейфе с секретными документами. 4-ая – это секретная часть, где хранятся секретные документы, карты, досье на всех офицеров, личные дела. Он же, начальник части, оформляет допуски к секретной работе.
Потом мне эти краски пригодились. Дело в том, что шла подготовка к наступлению, и нужно было всем изучать мины: и немецкие, и наши, советские. Но пособий никаких не было. Были только натуральные мины, а нужны были пособия, чтобы солдатам объяснять их устройство, принцип действия…
- В разрезе показать…
- И вот меня не сразу, а дней где-то через двадцать, опять пригласили в штаб. Спросили: могу ли я это сделать, я сказал: «Могу». И на стандартном листе бумаги, ватмане, в изометрической проекции с разрезами и разъяснениями делал эти учебные пособия. Тут и краски, и тушь пригодились…
Потом, когда уже с финнами закончили воевать в сентябре 44-го года, меня с фронта отправили в Военное инженерное училище. Надо отметить, что к концу моей жизни в батальоне (раньше он считался армейским батальоном, т. е. отдельным армейским батальоном, который подчинялся штабу армии) вдруг неожиданно в 23-й армии, воевавшей тогда на Карельском перешейке, три батальона объединили в инженерно-сапёрную бригаду, и наш 325-й батальон стал называться 175-ым батальоном 20-ой инженерно-сапёрной бригады. И где-то в начале сентября из нашего батальона начальника 4-й части забрали в бригаду. Он стал начальником 4-й части бригады. До этого должность его была лейтенантской, а тут уже стала, по-моему, капитанской. А у нас с ним были очень хорошие взаимоотношения. Он был таким хорошим человеком, сугубо гражданским. Я, бывало, приду с задания в штаб, доложу и к нему обязательно загляну. Рассказываю ему что-нибудь, что у меня есть, а он: «А у меня есть дочка, 12-ти лет» и называет её имя. Он очень свою дочку любил, она вместе с женой тоже пережила блокаду. И я чувствую, что он, наверное, сделал так, что меня перевели в оперативный отдел штаба бригады чертёжником.
- А звание у Вас какое тогда было?
- Сержант. Перевели как-то сразу, не предупредив: «Откомандировываем тебя». И на мотоцикле привезли меня в штаб бригады. Начальник оперативного отдела – подполковник. Я никогда его не видел трезвым.
- Как же человек руководил-то, как же воевал?..
- Вот обязательно от него попахивало. Дело в том, что война-то с финнами кончилась, делать-то нечего уже. Начиналось сплошное разминирование. Договорились разминирование проводить вместе с финнами.
- То есть они предоставляют свои карты минирования, наши – свои…
- Мы же наступали. Мы не минировали, а только разминировали дороги. А у них же были сплошные минные поля. Вот им и предъявили, чтобы они предоставили своих сапёров на разминирование
- Значит, они предоставили информацию о расположении своих минных полей. А разминировали наши?
- И наши, и финны – совместно. Ещё строили дорогу через болото. И вот в оперативный отдел вечером из батальонов приносят боевые донесения: сделано то-то и то-то. Нужно составить боевое донесение в штаб армии, проиллюстрированное схемами. Я занимаюсь схемами, девушка - на машинке печатает сводное донесение, своего рода сводную ведомость: что сделали батальоны.
- Из нескольких делает одно.
- И подписывать донесение должен начальник оперативного отдела, а его нет. Так вот эта девица научилась за него подписывать, а он…
- Доверял.
- Не то, что доверял, а просто передал это всё в чужие руки. И вот мы вдвоём, значит, всё вот это сделали.
- Руководили отделом, я понял…
- Я уже тогда понимал, что это никому не нужная работа. Понимаете, боевой работы-то нет, а формальность соблюсти надо. И вот документ запечатывается в конверт, прошивается, ставятся сургучные печати, и мотоциклист доставляет его на пункт сбора донесений ПСД. Причём, ставится гриф «Совершенно секретно», но там вообще ничего секретного нет – ну дорогу строят. Потом через несколько дней я обнаружил, что дорога составляла всего 12 километров, а по донесениям уже построено километров пятнадцать. Я звоню по этим батальонам: «Как же так, товарищи? Я вот сложил всё…» - «А была разрушена, бомбёжки, мы снова переделывали».
И вот оттуда – работа этого же лейтенанта Петрова – меня направили в Ленинград. Он меня пригласил к себе: «Мы направляем тебя в Военно-инженерное училище». Я удивился: «Как это так?!» - «Вот так!»
- Предложение выучиться на офицера.
- Да. А Ленинградское Военно-инженерное училище располагалось в Ленинграде на Лесном проспекте, откуда его, когда началась блокада, эвакуировали в Кострому.

В этом здании на ул. Симановского в г. Костроме в годы войны
располагалось управление Ленинградского военно-инженерного училища

Мы объединились вдвоём: из какой-то совершенно другой части в это училище направлялся старшина Смеловский, и я с ним. У старшины, помню, на левой руке не хватало двух фаланг пальцев. Пакет. У старшины полевая сумка. У него также был трофейный музыкальный инструмент: гармошка не гармошка, баян не баян – мы не представляли что это. Если у баяна и гармошки на одной стороне лады, на другой басы, то у этой - по-другому. И что это? Но красиво инкрустирована: красно-бордового цвета, вся блестит, роскошно. Она у него в простыне какой-то была завёрнута, он с ней так и поехал. На станции Всполье по дороге Ленинград-Москва у нас была пересадка. Следующего поезда надо было ждать до утра. И тут какие-то цыгане, цыганки нам голову закрутили: «Давай погадаем». А народу – военных, инвалидов, гражданских – столпотворение. Мы на вокзале, всё-таки, нашли местечко на длинной вокзальной скамейке: ноги – тут, голова – там. Утром поднялись, под колонку – умываемся… - «Старшина Смеловский, Вам предлагается явиться к военному коменданту! - объявление по радио, - Старшина Смеловский…» - Кто? Что? Чего? Он, конечно, быстро вытерся и помчался к коменданту. Приходит.
- «А у Вас этот секретный пакет цыганки спёрли!»
- Вот это фокус! И зачем же он им понадобился?
- А у цыганок – как уж там? - этот пакет забрал патруль и – к военному коменданту! Он его ругал, он его чистил!
- Обошлось без последствий?
- Да. Там же не донесение какое-то - сопроводиловка наша.
- Мог бы за это дело статью «пришить» – нечего делать! Если подойти формально, то…
- Конечно, секретный пакет потерять! Ясное дело.
Мы приехали в Москву. А у него в Москве какая-то знакомая женщина: то ли подружка бывшая, то ли через кого-то просто знакомая. И мы, короче говоря, отправились ночевать к этой женщине. Утром нам нужно было эту гармошку продать. Я остался дома, а старшина пошёл в комиссионный магазин, где к нему прицепился какой-то гражданский товарищ: «Вы эту гармошку не сдавайте. Вам в комиссионном магазине за неё много не дадут. Я Вам помогу её пристроить». Хоть у нас имелось командировочное предписание, и дни в запасе ещё были, но шататься по Москве, «светиться» и лишний раз встречаться с патрулём неохота, конечно. И вечером на такси он нас повёз в гостиницу «Москва». А там в это время в ресторане выступал Утёсов со своим джазом. Мы увидели зал ресторана, офицеры, женщины – всё это очень шикарно… Война же! А тут?! Этот товарищ и говорит: «А вон в углу сидит Сталин Василий». Он повёл нас через кулисы, где располагались комнаты артистов. Вышла Эдит Утёсова. Старшина и говорит, мол, так и так, не нужна ли такая гармошка для вашего джаза. Она посмотрела, попробовала: «Нет. Я такую и не видала ни разу». Такой писклявый голос. Так что продать гармошку за большие деньги нам не удалось.
- Зато побывали в каком месте!
- Да, так хоть поглядеть! Эдит Утёсову вот так близко видел.
- И Василия Сталина видели.
- Издалека. На другой день мы эту гармошку всё-таки сдали в комиссионку. Купили водки, закуски в коммерческом магазине и с этой дамой втроём как следует врезали!
- На троих – святое дело!
- Ещё день пробыли, а потом поехали в Кострому. А там надо экзамены сдавать по математики, истории…
- Наверняка, по русскому языку или физике?
- Нет. Я помню математику и историю… Ну, какие-то три предмета. Я до сих пор помню, что на экзамене мне достался вопрос об объёме усечённой пирамиды, и я эту теорему, как ни странно, доказал. Может, не совсем хорошо, но довольно уверенно.
- Убедил.
- Всё. Со старшиной мы проходим, экзамены сдали, но пока находимся в карантине. Теперь - медицинская комиссия: я прошёл, а старшина – нет. Он кого-то начал уговаривать, но ему сказали: «До особого распоряжения. А пока мы Вас задерживаем - должна быть комиссия». Имелась в виду приёмная политическая, так сказать, комиссия: кто твои родители, чем они занимались до 17-го года и т. д.
- Проверка на благонадёжность.
- Во главе этой комиссии был начальник училища, генерал-лейтенант, инвалид войны, без ноги. И вот, старшину Смеловского не берут. А порядки там были очень жёсткие. К этому моменту мы уже натерпелись, дни-то идут. На обед идти: «С места с песней, шагом марш!» Там до столовой дойти 15 метров. Нет! Тебя по плацу проведут круга два и только потом заведут столовую. Построят возле столов. Старшина командует: «Садись!» И ты должен сесть и рядом хлопнуть головным убором! - «Тр-р-р! Встать!.. Садись! И вот так раза три, четыре. Мне до того это всё отвратно стало – не могу!
Я последний год служил в инженерной разведке, так какая там дисциплина была! Боевые задания я все выполнял. Я не мог их не выполнить. А так-то, с нашим командиром взвода лейтенантом Новосёловым мы могли водку пить вместе, и это нечуть не мешало службе и нечуть не мешало мне уважать его и подчиняться ему. А ему не мешало давать мне любые задания, вплоть до того, что это может быть последнее в жизни задание.

Учебные помещения военно-инженерного училища в Костроме

И когда я узнал, что старшину не взяли, то наотрез решил: в этом училище чёртовом учиться не буду! И зачем? Ведь я никогда не хотел быть офицером, меня это никогда не прельщало. Сначала, когда меня послали, взыграло самолюбие: «Училище! Не каждому дано!» А тут, нет – не хочу. На комиссии я этому генералу говорю: «Товарищ генерал, откомандируйте меня, не могу здесь учиться. Война ещё не кончилась, а я должен здесь, в тылу»… - «Где Родина приказывает, там и надо быть! Видишь, я без ноги, а служу! Родина приказала, и я служу! - Товарищ генерал, у меня брат погиб на фронте, я ещё за него не отомстил. – А где брат погиб? – Под Москвой. – Ну ладно, значит, не хочешь учиться у нас, не хочешь быть офицером? – Не хочу». В училище два года надо учиться. А уже осень 44-го года, считай уже зима. Думаю, войну-то довоюю как-нибудь на фронте. Из училища нас на фронт не пустили, а откомандировали под Москву на 3-месячные курсы младших лейтенантов.
- Получается, они вас перенаправили.
- Перенаправили: не хочешь два года учиться, через три месяца будешь на фронте младшим лейтенантом.
- И всё равно офицером.
- Да. Но там было обязательное условие: если ты сержант инженерных войск, то при выходе будешь лейтенантом, но тоже инженерных войск.
- По профилю.
- А там мы вообще не захотели учиться! Нас там промариновали сколько-то времени, но всё-таки мы добились: нас откомандировали. Но опять откомандировали не туда, куда надо – в Кимры. Это по Савёловской железной дороге. Через Волгу перейти – там Кимры. Курсы «Выстрел». На них ведётся переподготовка: три месяца – и ты офицер. А куда попадёшь - неизвестно Мы на эти курсы прибыли. Заходим в штаб, а там майор печку раздувает. Я думаю: «Боже, мой!» Нас не стали спрашивать кто мы и зачислили в миномётный батальон. Миномётчиком буду, значит.
- Из сапёров – в миномётчики.
- Время-то идёт, уже снег выпал, зима. Нас отправили на заготовку дров. 20 человек команды, старшина (только другой, не наш) над нами. Землянки. Мы валили деревья, пилили метровые чураки и складывали их на дрова. Кормили нас по офицерскому довольствию: масло, белый хлеб – кормили на убой. И в один из вечеров мы отправились в соседнюю деревню на танцы и, как на грех, – проверка, а нас нет никого. Через день – документы в руки и нас отправили в кимрский райвоенкомат. Там была составлена группа человек 12, наверное, куда попал и только что призванный молодой парень - в нашу компанию попал. В гражданской одежде. И вот уже оттуда нас откомандировали
в подмосковное Нахабино в Запасную танковую бригаду.
- Там танковый полигон был.
Прибыли мы в танковую бригаду и - в штаб, докладываться. Смотрю, а писарь, который нас записывает, служил со мной в роте автоматчиков. Тогда был прорыв блокады, мы наступали на какой-то посёлок. Немцев в нём не было. Однако, его кто-то ранил из своих: стрелял из автомата и ранил в плечо. Я увидал: «Ой!» И он тоже: «Ой! Здорово! Как ты? Живой!» Говорю: «Слушай, у вас маршевая рота есть?» - «Да вот мы сейчас формируем маршевую роту. – Запиши меня в маршевую роту. – Ну как, уж так сразу? – А чего? Я сейчас поговорю со своими ребятами - нас тут несколько человек, – может, они согласны, чтоб не корпеть тут в тылу-то. Ведь кормят плохо, по 2-ой категории». И все ребята:
«Чего тут сидеть?!» Все ребята молодые. И этот мальчишка с нами, которого призвали в армию. Он с 1926 года. И нас всех - в маршевую роту. Но нужно сдать экзамен по всем видам стрелкового оружия: винтовка, автомат, ручной пулемёт, станковый пулемёт. И даже заставили изучить немецкий пулемёт MG.
- MG-40, по-моему, со сменными стволами.
- Отличный пулемёт. Он мог быть как ручной и как станковый. Ручной – с такими коробками, станковый – с лентой металлической. Ну и всё. Нас обмундировали во всё новенькое, с иголочки. И парня этого обмундировали. Ночью: «Подъём!» И пешком из Нахабино в Голицыно. Близко, километров пятнадцать, может, двадцать.
- Всё равно, это, по сути, марш-бросок.
- Ну да. А что? Зима. Хорошо. Посадили в вагон, в теплушку, - всех в один вагон. Маршевая рота, конечно, большая была, человек 300.
- А ваша компания так особнячком и держалась…
- Вы представляете теплушку: нары в два этажа, в середине печка, труба наверх. На нарах с одной стороны 10 человек внизу, 10 человек наверху – двадцать, с другой 10 и 10 - двадцать. Итого: 40 человек в теплушке. Утром просыпаюсь рано – вагон стоит, никуда ещё не поехал. Открываю теплушку. Утро раннее, солнышко там где-то далеко, показалось только чуть-чуть, день обещает быть ясным, морозец такой – хорошо! Видимо, не снег, а иней, сверху такой чистый. Рядом на путях стоят платформы, а на платформах – чтоб Вы думали? – соль! Просто так насыпана. Целый состав соли! Рядом, на соседнем пути!
- И куда ж его, интересно, везли? Да ещё в таком виде?
- Я беру своих двух ребят: «Ребята, давай вещь-мешки, вытряхивай всё! Соль!» Такая ценность! Я даже успел рано сбегать на рынок, купить мешок сена у бабки; сено ей вытряхнул и забрал мешок. Мы набили солью этот мешок и три рюкзака и спрятали. А тут ещё выскочили люди, набросились, тут же охрана, стрельба в воздух… Тот состав тронулся и ушёл. Кто-то успел, кто-то нет. А мы успели, потому что я рано встал.
- Был такой дефицит на войне?
- Страшный. В гражданской жизни. На фронте, конечно, давали соль, безусловно. А так-то… И вот первая остановка, на которой мы торговали солью – это Минск. В Минск мы приехали рано утром, и ребята стали торговать солью: котелок соли – бутылка самогона.
- Только за самогонку?
- Да.
- Вот ухари!
- Весь вагон…
- Понятно, косой.
- … пьяные не были, но ехать было весело и спали хорошо.
- Минск весь разбитый. Проезжаем Смоленск – живого места нет, одни развалины. Кошмар! Я вот до сих пор вспоминаю Минск: ну ничего, ни одного здания! Станция располагалась на возвышенности и весь Минск, как на ладони.
Наконец, мы приехали в Польшу недалеко от Острова Мазовецкого. Остров Мазовецкий – небольшой такой городишко. Какой-то полустанок, даже и без названия. Прибыли мы туда и сначала нас даже не разгружают. А там: на одном пути стоит состав с танками, на другом – с горючим: на платформах бочка к бочке, бочка к бочке, на следующем - ещё что-то, и мы приехали. Потом нас почему-то тронули назад и на каком-то расстоянии от станции разгрузили и заставили разгружать танки. Надо было подставлять съезд из брёвен. А танк на платформе стоит по её длине, он должен на месте развернуться и съехать. Это искусство, конечно, и не каждый водитель так мог делать. Были ассы: один танк сгрузит, его на второй, на третий и т. д. Поэтому дело двигалось медленно. А прибыли они с полным танковым экипажем.
- Укомплектованы полностью.
- Это было 31 декабря 1944 года. Новый год. И прибыли мы в 1-ый гвардейский Донской танковый корпус 16-ой танковой бригады в мотострелковый батальон, в танковую десантную роту. Разместились в еловых шалашах - и по 100 граммов!
- Наркомовских?
- Да. Ужин хороший, всё хорошо. На другой день – 1 января. Дней шесть мы там жили. И наш мальчишечка простудился в этом шалаше, получив воспаление лёгких. А мы его так оберегали! Ну и слава Богу. Его направили в госпиталь. Конечно, дурь мы сделали: он бы у себя в тылу там пробыл, а тут, на войне, всё-таки, убивают… иногда. И 14 января с Наревского плацдарма (река Нарев) мы пошли в наступление.
- Это в рамках наступательной какой-то операции, надо полагать?
- Последней, Висло-Одерской операции. Это уже в Польше. Как же нас в Польше встречали, господи! Мы окружали Варшаву с севера и считалось, что участвовали в освобождении Варшавы (нам дали медали «За освобождение Варшавы»).

Медаль «За освобождение Варшавы»

Вот там мы повстречали Войско Польское. И даже в одной хате жили с польскими офицерами, которые на русском языке матом ругались, как сапожники. У них просто фамилии были польские, а сами они были русские. Но были там и настоящие поляки. Также много было поляков, предков которых сослали за восстание ещё при царе. Вы смотрели фильм «Четыре танкиста и собака»?
- Кто ж его в нашем детстве не смотрел?!
- Те ребята ведь с Дальнего Востока приехали. Восставших тогда поляков сослали на Дальний Восток, в Сибирь. А это уже их потомки… Тогда мы поняли, что это политика такая: Варшаву должны брать поляки. И вот на танке день и ночь, день и ночь – вперёд, вперёд и вперёд!
- Такой непрерывный марш-бросок - не останавливаться, не останавливаться.
- Ночами иногда останавливались.
- По тылам?
- По немецким тылам, в основном. Вот деревня занята немцами. Разворачиваются танки. Вместе с ними автомашины, пушки, тягачи, бронетранспортёры, зенитки, продуктовые машины, бензозаправщики, то есть бригада, и все - за танками. По улице танки мчатся, а сверху ребята по немцам убьют гранатами, из автоматов.
- Десант, автоматчики.
- Вот мы. Было как. Танковый батальон: командир батальона, потом 3 роты, в роте по 3 взвода. Взвод – 3 танка, рота – 10 танков (и один командирский). Итого: 30 танков. Да ещё танк командира батальона - 31, может, также и начальника штаба – уже 32. А в бригаде 3 таких танковых батальона.
- Где-то 90-100 танков.
- Даже больше ста, потому что ещё службы, ремонтники. И вот, чаще всего, 2 танка идут в головном дозоре впереди километра на два, на три.
- Но это не прямая видимость, с учётом пересечённой местности?
- Нет, не прямая видимость, конечно.
- А связь просто по рации и всё.
- Да, связь только такая. И вот крадёмся километр, два, танк останавливается, мы с него прыгаем, осматриваемся
- Может пушечка какая прячется.
- Всякое бывало. Однажды, представляете, наш танк и немецкий съехались пушка к пушке.
- А как же так получилось, что они чуть не столкнулись?
- Он из-за сарая какого-то выскочил, а мы - по дороге. И даже никто не понял! Случайно совершенно. И немец струсил: задний ход и газу.
- Пока зарядили…
- Пушка была заряжена, можно было навести и шарахнуть, но дело было почти ночью: сумерки, от неожиданности все взволновались. В общем, не попали.
- А немец так и не стрельнул?
- А немец – задом, потом развернулся и, буквально, исчез. Дорога шла мимо поляны, на которой стоял сарай с сеном. Он выскочил из-за сарая. Какой танк – я даже и не знаю. Может, «Тигр», но, скорее всего, нет – Т–IV.

Немецкий средний танк Т-IV с экипажем

Всё произошло очень быстро. А за сараем дорога шла через лес, в котором, как оказалось, стояла конная артиллерийская батарея. По следам увидели: было видно присутствие лошадей, рассыпанное сено. Но они куда-то смылись.
- Бой не стали принимать?
- Наверно, ушли они раньше, конечно, мгновенно уйти не могли – тут с полкилометра всего. И вот дорога поворачивает направо. Чистое поле. Хорошо (после такого переживания). Наш танк шёл первым. Следом – второй, тридцатьчетвёрка. И вдруг врезались в противотанковый ров!
- Не увидели?
- Ну, водитель… Вроде, снежок выпал, всё белое, туманная светлая ночь… И со всего хода! Пушка упёрлась, мы все в этот ров слетели. Хотели вытащить тросом. Зацепили за второй танк, тащили, тащили – никак! Не вытащили. Здорово застрял. Нам говорят: «Оставайтесь тут, а мы поедем за подмогой назад». И вот тут командир машины, лейтенант, говорит: «Я больше не могу». Лёг на жалюзи танка, накрылся каким-то барахлом – спит. Ребята у откоса кто переобувается, кто прикорнул. Я стою на дне рва. Гусеница танка находится наверху.
- То есть Вас не видно было с противоположной стороны.
- Не видно. Смотрю: на противоположной стороне не то собака бежит, не то волк. Сколько я простоял - не знаю: может, 15 минут, может, больше. Вижу, кто-то промелькнул, потом поворачиваю голову налево, – облокотившись на крыло танка, стоит немец в белой куртке (у них были выворачивающиеся куртки: с одной стороны защитного цвета, с другой - белого) И сзади подходит ещё группа немцев. Всё произошло в мгновение. Автомат висел у меня на шее, а палец - на спусковом крючке. Я нажал на спусковой крючок, а у меня прозвучал один единственный выстрел, потому что предохранитель автомата был поставлен на одиночный выстрел. Этот немец подхватился и – драпать! Я вытащил гранату – шарахнул вслед. Другие немцы тоже побежали. А ребята подскочили: «Что? Что? Что?» - граната-то взорвалась!
- Да и выстрел прозвучал.
- Говорю: «Немцы!». Мы пробежали вперёд метров 150 посмотреть, где немцы. Немцев нет – смылись. А впереди лесочек, думаем: «Сейчас они в этом лесочке спрячутся, мало ли, может там у них техника». И тут слышим рокот танковых двигателей. Мы попрощались друг с другом: «Ну, ребят, до последнего!» Танк посредине, а нас всего-то было 8 человек, господи: 4 человека тут, 4 человека там да танкисты Т-34. Лежим, бой будет. Танки, слышим, уже идут - вот они, но оттуда, откуда мы приехали. А это - наши! С души грех свалился. Командир танка: «Ребят, молчок!» Ему ж попадёт, он же должен был выставить охрану. Хорошо, что я вот так стоял, ведь мог сидеть, а то одной гранаты хватило бы, чтоб никого уже больше не осталось.
- Почему немец так близко подошёл к танку, да ещё облокотился?
- Я б мог немца за ногу схватить – так близко он подошёл.
- Неужели он наших солдат не видел?
- Видел, и меня он видел. И автомат у него был.
- А почему он ничего не сделал?
- Да он тоже растерялся, не понял ничего. Подошёл, но не успел – просто не был готов. Причём, я всё время смотрел в ту же сторону, только отвернулся, а он тут же оказался.
- А остальные немецкие солдаты, что шли следом за ним, далеко были?
- Где-то метров пятьдесят от него. Почему я и гранату кинул: она же всё-таки осколками поражает на 200 метров.
- Может, кого и задело.
- Прибыло 2 танка, зацепили нашу машину и вытащили. А один наш парень – чёрт его туда понёс! – решил помочь отцепить трос, хотя это не его дело, танкисты сами должны были этим заниматься. Один из танков, чтобы ослабить трос, сдал назад: перебачил и парня прищемил.
- Насмерть?
- Нет. Но таз лопнул. Такой был несчастный день. Никому ничего докладывать не стали, чтобы не попало.
- А про солдата и обстоятельства ранения? Это ж не в бою.
- Про ранение, конечно, доложили. Но всё равно: в таких обстоятельствах, даже если солдат погибал не в бою, то считался погибшим смертью храбрых.
Вот знаете: снег, буран, холодина жуткая, танки идут через этот буран колонной. Танкисты в танках мёрзнут от брони, а потом там щелей полно, ветер задувает. А на танке возле жалюзи, как Ванюшке-дурачку на печке, - хорошо. Танкисты, кроме водителя, вылезут, а мы на их место - в танк. Место должно быть занято. Нас научили, как заражать, а стреляет командир танка. И вот – польская деревня, как наша рязанская: кой-какие домишки, охапка соломы сверху, различные надворные постройки – очень, очень небогатая. Подъехали к какому-то дому и по команде на ночлег - в хату греться. Входим: большая хата, комнатушка пристроена. Оказалось, что хозяин – русский (попал в плен в 1914 году, женился на полячке и остался там). Разделись, достали сухой паёк, стали ужинать, пить чай. Хозяйка отварила картошки… Как деревня, так - спиртзавод, как деревня, так - спиртзавод. У нас на танке был бочонок на два с половиной ведра. Художественное изделие: фигурная оковка, кран, лакировка. Трофейный. Два с половиной ведра – пить сколько угодно можно. Пили, конечно.
- Здорово пили на фронте?

Солдатские посиделки

- Да нет, я бы не сказал. Но со спиртом приключений, конечно, очень много было, неважных. В этот раз, ладно, мы принесли котелок спирта. Хозяин кричит: «Марыся, пшиди пшинеси едну биксу мьяся (Поди принеси одну банку мяса). В зимней, отделанной мехом шубейке, выходит девушка – чудо краса! Нам тогда она показалась красавицей, что ни в сказке сказать, ни пером описать. И приносит большую консервную банку мяса. Мы сели за стол, посадили с собой хозяйку. И тут девица потом объясняет, что неподалёку находится лагерь военнопленных, там есть пленные русские солдаты. Мы сразу: «Как, где, что?!» А на улице буран. Садимся на танк. Она ведёт нас в качестве сопровождающей, указывая командиру куда поворачивать. Проехали с полкилометра. Два барака, огороженных колючей проволокой, по обеим сторонам вышки. Ворота закрыты. Колючая проволока у немцев высоко сделана, и столбы наклонены вовнутрь, чтоб не перелезть. На вышках, конечно, никого нет. Танком проломили ворота – для него это вообще ничего. В одном бараке были мужчины, в другом – женщины. Сразу крик, шум, радость. А они все тощие, чуть живые.
- По национальности кто, все наши?
- Все русские, наши. Да и в подробности мы не вдавались – некогда было. Один мужик пожилой, с бородой, заросший такой (по манерам чувствуется, что был советским офицером) сказал, что сначала надо всех накормить. А чем кормить? Но девушка объясняем, мол, вон там имение, где жил хозяин, на которого они работали. Нас на танке – туда. С нами этот дед, как мы его тогда назвали, хотя какой он дед!? Но хозяина, немца, нет, он сбежал, а был только управляющий. Он на дыбы: «Я ничего не могу, у меня есть хозяин, я должен здесь охранять!» Мы на него, мол, такой-сякой: «От кого охранять?!» Хозяйство было овцеводческое: громадные сараи, по-особому выгороженные (овец по десять в такой загородке). Надо бы зарезать пару баранов, но ни у кого ничего нет.
- Остаётся только стрелять.
- А дед вытаскивает перочинный нож. Он ловко перерезал им горло барану. И что меня поразило – чуть живой остался, - кровь хлещет, а он её жадно хлебает! Весь в крови: борода, усы - Вурдалак!
- Зрелище ещё то!
- В общем, набрав какой-то еды, мы отправили её в лагерь. Больше мы не вмешивались. Вернулись домой.
- Во-первых, вы освободили людей; во-вторых, обеспечили их едой.
- И всё. Куда они дальше делись – не знаю.
- Да это и не ваша задача.
- Вот такое было приключение.
- Это было уже после этих событий?
- Ну, конечно. Была уже весна, снега не было. Я уже Вам говорил: как деревня, так - спиртзавод, как деревня, так - спиртзавод.
- Сколько воспоминаний!
- У нас дежурство: кто бежит за спиртом? Надо пополнять нашу бочку, хотя не в каждой деревне, конечно, добавляли, но по мере необходимости. Моя очередь. Беру ведро и отправляюсь. Большое двухцветное здание. Там располагаются два громадных бака диаметром где-то метров пять, высотой метра два - там известью очищается спирт. Для того, чтобы этот спирт достать, нужно подпрыгнуть, лечь пузом на край и зачерпнуть. Но уровень спирта оказался очень низко от края, надо далеко наклоняться. Я залез, смотрю, а посреди этого бака плавает мёртвый солдат.
- Наш, бедолага?
- Ну, да. Он, значит, не удержался и, наверно, конечно… И чтоб Вы думали? Смотрю: ребята его отталкивают от борта на середину и черпают спирт!
- И даже его не вытащили?
- Я не вытаскивал. Наверное, кто-нибудь вытащил потом.
- Пройти всю войну и погибнуть вот таким образом! С ума сойти! Иметь такую судьбу – не приведи, господи!
- Но я спирт тогда не принёс. Сказал ребятам, что спирт брать не стал, потому что там мёртвый солдат плавал.
Спирт сначала разбавляли снегом, и у всех болели животы. Представляете, идёт колонна танков, останавливается: налево, направо бегут солдаты, садятся…
- Живописная картина. «Заминировали» вокруг всё.
- И вот лес, поляна: стоят танки, весь личный состав бригады выстроен в каре. Выходит начмед (начальник медицинской службы) бригады, полковник. Команда: «Равняйсь! Смирно! Товарищ полковник, по Вашему приказанию бригада построена!» Тишина. «Ну, что, обосрались!»
- И ещё, небось, добавил пару крепких словес.
- Безусловно. Все хором: «Так точно!»
- Здорово!
- «Спирт пьёте?» – «Так точно!» - «Небось, снегом разбавляете?» – «Так точно!» – «Спирт пить – уметь надо! Вот – учитесь!» Ему подали кружку воды: «Смотрите и запоминайте: тут вода, а тут спирт». Делает глоток воды, потом – спирт, и, не передыхая, чистый спирт сразу запивает водой. «Поняли? – Так точно!» Через два дня у всех всё нормализовалось!
Как нас встречали в Польше! Танки идут по деревне: девчонки стараются воткнуть в танковую щель какие-нибудь искусственные цветы, бросают хлеб, колбасу, бутылки с бимбером…
- Сейчас это уже в прошлом.

В.М.Женко в составе Тульской делегации дружбы в Польше на заводе хрусталя. 1981 г.

- И вот, на марше у деревеньки на границе с Восточной Пруссией у нашего танка слетает гусеница. Танкисты меняют трак, а мы зашли в хату. Нас встречают. Пришли какие-то мужики-соседи, поставили на стол четвертные бутыли с красным бимбером (самогоном, закрашенным для цвета чем-то розовым). И пошли: «За Рокоссовского, командующего фронтом! За Ванду Василевскую! За Осубку-Моравского!» По-настоящему, от души. Потом танкисты подошли. Бригада-то ушла, а мы остались. Наконец, отремонтировались, напились, наелись…
- Заправились и в прямом, и в переносном смысле. Полные баки!
- … и поехали. На снегу хорошо видны танковые следы. Шоссейная дорога. Не то вправо наши поехали, не то влево? Командир танка решил влево. Указатель «Страсбург» (немецкий город). Въезжаем на улицу. Улица узкая, а пушка у танка – длинная. И что-то нам стало подозрительно. Мы с товарищем спрыгнули с машины и - к ближайшему частному дому. Дверь заперта. И вот тут я чуть сам себя не убил. Автомат надо ставить на предохранитель, но он на предохранителе не стоял. Я в дверь прикладом – стук! Затвор отъехал назад, потом вперёд – выстрел: «Бух!»
- И какие были ощущения?
- Да, очень «приятные». Взломали дверь. Я первый вхожу, за мной - мой товарищ. Открываю дверь направо: большая комната, письменный стол, за столом сидит немец, здоровый мужик, гражданский, и на левой руке – повязка: красная повязка, белый круг и чёрная свастика. Говорю: «Фашист?» Молчит, весь позеленел. А харя вот така-а-я! Из двери справа выскакиваем женщина лет 35- 40, за ней другая, совсем юная. Нас увидала - ей сразу плохо. Молодая заорала, помчалась в комнату. А мы стоим два дурака, мол, что делать-то? Мой дружок поглядел на этого фашиста, у которого от одного кармана до другого на цепочке висели часы. Он к нему: «Uhr, uhr, uhr» (по-немецки часы) и в карман. А немец сидит весь зелёный. Как хотелось его шарахнуть! Если бы он был в форме, я бы шарахнул!
- Тем более с оружием.
- И если бы не эти женщины в обмороке.
- Видите, сколько «если».
- И мы выскочили. А тут на угол разветвляющейся надвое улицы немцы уже выкатывают противотанковую пушку. Мы от них от них метрах в семидесяти, может, ста – не больше. И командир танка это увидел, стал разворачивать пушку, а та из-за длины не поворачивается. Тогда он пушку оставил на месте, развернул танк – башня задом наперёд – и газу! И мы с товарищем еле-еле за ним успели. Я изловчился схватиться за танковый трос на корме, а ребята подали мне руки. Немцы так и не успели стрельнуть, как и мы.
- Из стрелкового оружия тоже не стреляли?
- Нет. Всё произошло очень быстро. Отъехали на километр-два от города, а навстречу идут наши танки (только не нашей бригады) брать город, а мы уже…
- Его взяли!
- … в этом городе побывали.
- И всех освободили! Владимир Митрофанович, а зачем вы заходили в дом?
- Узнать есть ли там солдаты, узнать обстановку, кем занят город. Потом всё-таки связались по рации с нашими. Оказалось, надо было свернуть вправо, чуть проехать и ещё раз свернуть на дорогу, окружающую город. Вскоре на опушке леса мы увидели наши танки; их пушки были повёрнуты в сторону врага. Рядом обрыв метров 40, не меньше. Поодаль протекает речка. Левее – железная дорога и железнодорожный мост. Этот берег обрывистый, противоположный – низменный, пологий, мост там упирается в высокую насыпь. По низине вдоль реки бегают немцы, хотят взорвать мост. Мы, было, сунулись вниз, но немцы до того хорошо пристреляли кромку в два пулемёта: сначала один бьёт, потом другой – ну, не высунешься! А делать что-то надо! Тогда наш командир роты, лейтенант, командует: «Сюда! За мной!» и прыгает во вмонтированный в закреплённый в откос слив для отвода воды в виде корыта. Вж-ж-ж - и внизу! Немцы стали бить в основание этого слива, но всё равно не успевали. Спустившись друг за другом, солдаты откатывались по сторонам и рассредоточивались. Мы побежали в сторону немцев, к опорам железнодорожного моста, разогнали их, разорвали провода, сняли ящики с взрывчаткой.
- А пулемёты подавили?
- Стрельба ещё продолжалась. И вдруг – тишина, вообще, тихо-тихо: на железнодорожный мост по рельсам выезжает наша тридцатьчетвёрка. Высота, напоминаю, метров 40. И вот он потихонечку-потихонечку идёт. Никто не стреляет! Немцы замерли: смотрят, что будет. Это был цирковой трюк. Мост, конечно, выдержал бы, но танковые гусеницы по железу скользят, чуть в сторону – и всё.
- Так и прошёл?

Пыль берлинских развалин

- Так и прошёл! Следом за ним сапёры сразу стали стелить какие-то доски, ещё чего-то; мы и двухсот метров не отошли, как они уже начали работать. Далее наткнулись не то на землянку, не то на огневую точку, откуда немец попытался стрелять, но ему туда сунули гранату и все остановились посмотреть – что там осталось. Тем временем сапёры уже на мост досок нашвыряли и пошла вся бригада.
- Какой интересный случай.
- Потом этого танкиста, как нам сказали, представили к званию Героя Советского Союза.